Книга Тайна имения Велл - Кэтрин Чантер

– Это ненормально, – заявила я. – В этом нет ни грамма логики, Марк. Дождь тут ни при чем.

– Как это дождь ни при чем?

Дождь. Этой ночью шел дождь, вот только мы его почти никогда не слышим и не видим, лишь по состоянию почвы понимаем, что дождь прошел. Нигде на просторах нашей благословенной страны никто не видел настоящего дождя уже два года, но у нас последний дождь выпал этой ночью. Здесь у нас есть неограниченный доступ к нашему лучшему другу – богу дождя. Нам даже в барабаны не приходится бить, чтобы вызвать его.

Марк прогромыхал по ступенькам, ничего не сказав мне в ответ. Он спустился вроде бы к завтраку, но сквозь маленькое окошко на лестничной площадке я видела, как муж стоит в своем зеленом свитере между рядами нашей проросшей озимой пшеницы. Рядом с ним Брю – смотрит на хозяина с непоколебимой преданностью. Нагнувшись, Марк подобрал перо и почесал им небритое лицо. Когда он вернулся на кухню, я не знала, что сбегает у него по лицу – слезы или капли дождя. Мне хотелось осушить их своими поцелуями, но между нами уже возникла пропасть и моя любовь не была достаточно сильной, чтобы ее преодолеть.

Вместо этого я вытерла свои глаза и предложила связаться с человеком из ЧКБС или получить лицензию и провести трубопровод другим фермерам. По крайней мере, местные увидят, что мы не воспринимаем нашу удачу как нечто само собой разумеющееся.

– Твои «местные» повели себя вчера чертовски грубо. Они могут, если пожелают, хоть повеситься. Мне наплевать, – ответил Марк, затем тяжело опустился за стол и взъерошил волосы руками. – Послушай, Рут! Труба, которую ты предлагаешь провести, не спасет их от засухи.

Он взял в руку ложку, словно собирался начать есть, но замер, поднял голову, взглянул на свое искаженное отражение, а затем сказал:

– Не за тем мы сюда перебрались, чтобы пронырливые бюрократы толпами шныряли по нашей земле с измерительными приборами и портативными метеорологическими станциями. Мы только и будем, что заполнять формуляры да испрашивать дозволения. Следующим шагом, ты это и сама знаешь, будет принудительная продажа нашей земли правительству. Мы перебрались сюда, чтобы сбежать подальше от всего этого дерьма, и пока это нам вполне удавалось… вполне удавалось, – сказал Марк, помешивая овсянку.

Густая каша. Яйца вкрутую. Подгоревшие гренки. Я сказала, что дерьмо достало нас и здесь. Марк резко отодвинул стул, схватил шарф и сказал, что ему надо все хорошенько обдумать. Я согласилась. Пусть думает столько, сколько ему надо. Я уверена, что спешить не следовало. Гренки я скормила псу, яйца оставила на обед, овсянку соскребла в мусорное ведро, промахнулась и все перепачкала. Волосы спадали мне на глаза. По щекам катились слезы. Я очень сердилась. Я не хотела убирать… просто пнула ногой ведро. Глубокую тарелку опустила в кухонную раковину с такой силой, что она треснула.

Первое письмо от Мониторинговой службы наблюдения за засухой пришло на следующее утро. Аэрофотосъемка выявила чрезмерно высокий уровень влагозадержания на нашей земле. Они просили разрешения пробурить небольшую скважину ради научных изысканий. Второе письмо пришло три дня спустя. Так как мы в срок ничего не ответили на первое письмо и не выдвинули никаких возражений, нас уведомляли, что работы по бурению начнутся в самое ближайшее время. Третье, четвертое, пятое и последующие письма, а их было огромное множество, сообщали о полном праве государства использовать нашу землю, бурить на ней, заниматься всем, что оно сочтет во благо, и даже реквизировать ее. Марк сказал, что будет бороться… бороться… бороться… бороться… В гневе от стучал кулаком по столу. Положив ладонь ему на кулак, я попыталась его угомонить, убедить в том, что мир катится в такую яму, что иметь закон на своей стороне – еще недостаточно.

Последующие события доказали, разумеется, мою правоту. Мы смотрели сначала с недоверием, а затем со страхом за тем, что происходит в небольшом землевладении Дуккомб в графстве Девон. Им, так же как и нам, повезло с дождем. Распоряжение о принудительном отчуждении превратилось в ордер на выселение, который воплотили в жизнь бульдозеры и судебные приставы. Группы протестующих стали лагерем на землях фермы, желая защитить права пожилой пары, которая жила там. По новостям показали их окровавленные головы и плакаты, втоптанные в грязь вызванной для разгона беспорядков полицией специального назначения. К дому подъехала машина скорой помощи. Впоследствии сообщили, что фермер умер от сердечного приступа. Спустя два дня дом фермера сгорел дотла. В интернете тотчас же расцвели буйным цветом всевозможные теории заговоров. Они буйствовали не меньше, чем языки пламени, пожиравшие соломенную крышу. Поднялась оглушительная общественная шумиха. Все, кто боролся за окружающую среду, человеческие права, занимался юридической правозащитной деятельностью либо интересовался сельским хозяйством, подписали петицию. Дуккомб, кажется, стал той искрой, которая подпалила фитиль общественного недовольства. Кто должен бороться с засухой и как? Долго накапливающееся раздражение вырвалось на свободу. Почему большой бизнес, торгуя водой, получает сверхприбыли, а дома пожилых людей находятся на скудном водяном пайке? Почему откладывают, а то и вообще отказывают в не требующих срочного вмешательства хирургических операциях? Люди негодовали на то, что по телевизору показывают, как министры пьют вино на лужайках Чекерса[8], а рабочие на автомобильном заводе переведены на четырехдневную рабочую неделю. Люди негодовали, что Вестминстерского дворца не коснулись предложенные меры экономии пятого уровня. А в это время дети в некоторых регионах ради экономии электричества учатся в школе только утром. На марш в центре Лондона пришло полмиллиона человек. Правительство столкнулось с вотумом недоверия из-за неспособности справиться с водным кризисом. Три человека погибли во время столкновений с полицией у частного водохранилища не территории поместья лорда Бэддингтона.

– Что с нами будет? – спросила я у Марка.

Я крепко обнимала свои колени, пока смотрела эти новости. Вопрос не был новым для меня. Я задавала его в Лондоне, когда на нас навалились несчастья другого рода, но Марк, кажется, не услышал эха давних событий.

– Ничего страшного, – сказал он, нацелил пульт дистанционного управления на экран телевизора и приглушил звук. – Отсюда они нас не выгонят. Теперь не посмеют. Они будут договариваться с нами. Мы находимся в куда лучшем положении после Дуккомба, даже если придется с ними судиться.

– Надеюсь, ты прав, – сказала я. – Ладно, иду спать.

Я загасила огонь, дала Брю собачью галету и поцеловала мужа, пожелав спокойной ночи.

Марк частично оказался прав. Официальные органы от нас отстали, а вот местные вели с нами куда более жесткую войну. Брю отправился на охоту и не вернулся к ужину. Пока сумерки сменялись темнотой, мы звали его, расхаживая вокруг дома, стучали ложкой о миску, верили, что вот-вот пес выскочит из кустов ежевики, уставший после охоты, подбежит, махая хвостом и ожидая, что его сейчас будут ругать за опоздание к ужину. Мы оставили заднюю дверь дома приоткрытой. Марк сказал, что Брю обязательно вернется, но я спала плохо. Посреди ночи я спустилась вниз, надеясь на то, что застану Брю спящим у «Рейберна» и коснусь его мягкой шерсти в сумеречном свете. Иногда мне чудилось, что я слышу стук его лап по доскам пола, слышу, как он поднимается наверх, желая дать знать, что с ним ничего плохого не случилось.