Книга Радость – в награду - Мария Барская

Оставшееся Ника раздала и продала.

Покупатель на ее квартиру отыскался быстро и согласился взять вместе с мебелью. Вырученные деньги Ника передала Олегу. Она сделала для Андрея все, что могла. Наступил последний день ее жизни на старом месте, и с утра она поехала на кладбище.

Снег падал и падал. Ника сидела на лавочке, вглядываясь в любимые лица. Мама, папа и Андрей были очень серьезны. А Сева улыбался. Только вот глаза грустные-грустные. Совсем другие, чем при жизни. Почему у умерших на фотографиях они становятся такими грустными? Снимали-то при жизни. Но вот уходят, и взгляд на снимках грустнеет. Может, они тоскуют по близким, оставшимся на земле?

– Не надо, милые, – прошептала она. – Скоро мы встретимся. Вы все ушли, а меня тут забыли. Вам вместе там хорошо, а мне здесь ужасно. Я одна. Совершенно одна. У меня никого нет. Живу непонятно зачем. Мне не нужна больше такая жизнь. Я хочу к вам. Без вас мне вообще ничего не нужно. Какая теперь у меня может быть радость, если нет рядом Севочки и Андрея.

Ника умолкла, задумалась. Где-то она однажды прочла, что счастья бояться не надо, потому что его вообще нет. Неправда! Оно точно есть, уж она, Ника, знает. Счастье – когда тебя любят, и ты любишь, и все любимые вместе с тобой. Живы, здоровы и рядом. Господи, как же еще недавно она была счастлива! Совсем не понимала и не ценила этого. Ее жизнь казалась ей вполне обычной. Глупая, как часто она раньше расстраивалась из-за какой-нибудь ерунды, словно бы забывая, что у нее есть главное. Почему мы начинаем ценить главное, только когда теряем? И тут Ника впервые подумала: не живи она в атмосфере столь долгого и полного счастья, не было бы столь велико теперь ее горе. Чем больше любишь, тем тяжелее терять. Невыносимо терять. У Ники было все, но она и потеряла все, и сил начинать жизнь по новой в себе не находила.

Раньше у нее неизменно была опора. Сперва родители. Потом Андрей. Теперь опереться не на кого, а сама она слишком слаба. Да и что такого хорошего ее может ждать впереди? На что может рассчитывать женщина под сорок, у которой все в прошлом? Все прожито и отжито. Осталась одна пустота. Черная, непроницаемая пустота. Годы и годы тоскливого, одинокого существования в кошмарной каморке. А конец так и эдак один. Она умрет. Только случится это после многих лет бессмысленных мучений. К чему они ей? Не лучше ли разом покончить все счеты с жизнью и вновь оказаться со своими родными.

Она посмотрела на Андрея. Вот у него, в отличие от Севы, такие глаза были уже при жизни. Мертвые, выцветшие, потухшие, даже будто бы цвет потеряли. Жить для него после смерти Севы оказалось выше возможности: Андрей так и не смог избавиться от чувства вины. И теперь, когда его мучения кончились, Ника с горечью осознала: он умер для этого мира гораздо раньше своей физической смерти. Его не стало ровно в тот миг, когда выяснилось, что их сына больше нет.

Вот только почему Андрей был так уверен, что она должна оставаться жить без них? Этого Ника никак не могла понять. Они всегда и во всем были вместе, сообща решали каждую мелочь. Неужто Андрей думал, что ей без него станет легче? Но теперь уже все равно. Ника исправит несправедливость. На это, последнее, у нее еще хватит сил.

На кладбище опустились ранние сумерки.

– Прощайте, милые, и до встречи. Только, простите, это уж последние цветы от меня для вас здесь. Больше вам некому будет их приносить. Если только Олег…

Ника завещала ему квартиру и за это просила заботиться о могиле. Впрочем, Киреев узнает об этом позже, когда ее не станет.

Она медленно побрела прочь. Улица встретила ее гулом машин и светом фонарей, но Ника ничего не видела и не слышала. Она уже находилась почти не здесь, и ее по-прежнему окутывала непроницаемая кладбищенская тишина.

Она толком не помнила, как добралась до квартиры. Сбросив шубу, она медленно прошлась по комнатам, окидывая прощальным взором их жилище, которое теперь уже и не их, и не ее. Именно тут, где они трое рассчитывали жить долго и счастливо, она и должна навсегда покончить счеты с этим миром.

Ника уже давно готовилась к этому мигу. И тщательно все продумала. Надо было покончить с собой быстро, сразу и по возможности безболезненно. Конечно, лучший способ – заснуть и не проснуться. Но как правильно рассчитать дозу снотворного? Ника где-то читала: если превысить смертельную дозу, эффекта не будет. А какая доза смертельна, она не знала. И потом, вдруг ее обнаружат раньше времени, откачают? Лечить начнут, в психушку положат. Слишком большой риск. Отравиться? Но, во-первых, это, наверное, мучительно больно, а во-вторых, она не знала чем. Не крысиным же ядом травиться, а это единственное, что ей доступно. Вскрыть вены? Нет уж, резать себя она не станет. К тому же при этом полагается лечь в теплую ванну, иначе кровь свернется. Значит, ее найдут голой, не в одежде же в ванну ложиться, и куча чужих мужиков станут ее разглядывать. Бр-р! Такого она себе никогда не позволит. Остается повеситься. Ей рассказывали, что это быстрая смерть, и человек при этом даже иногда испытывает наслаждение. То есть все пройдет без мук.

Ника принесла и поставила на кухне большую фотографию, запечатлевшую Севу и Андрея. Умирая, она будет смотреть на них. И кухню она выбрала неслучайно. Крюк, на который можно надеть веревку, остался лишь здесь; в остальных комнатах Андрей сделал модные подвесные потолки со встроенными плоскими светильниками. А на кухне повесил большой, под старину, абажур. «Для уюта», – объяснил он Нике. Взобравшись на стремянку и перекусив кусачками провода, она с трудом сняла абажур. Почему-то вспомнилось, что он понравился будущим хозяевам. Ничего, снова потом повесят. Ее снимут, а светильник повесят. Конечно, по отношению к этим людям было бы правильнее и человечнее свести счеты с жизнью в своей новой каморке. Но Нике хотелось умереть именно там, где она жила и была счастлива. Ей отчего-то казалось, что так она после смерти быстрее соединится с Андреем и Севой.

Она все сделала по правилам. И даже зачем-то убрала в кладовую стремянку, после чего, поцеловав фотографию, залезла на табуретку, надела на шею петлю и решительно оттолкнула ногой последнюю опору в этой жизни.

Больно! Ужасно больно! Искры из глаз! Ника лежала на полу, ошалело таращась на дыру в потолке. «Крюк вырвался, – дошло до нее. – Проклятые мастера отечественного евроремонта! Ничего как следует сделать не могут!»

Она с трудом села на полу и закашлялась. Кожа на шее пылала. Ника выпростала голову из петли; на веревке дьявольским кулоном висел злополучный крюк. Ника зашлась в истерическом хохоте. Ничего себе свела счеты с жизнью! И на это оказалась не способна!

Смех перешел в слезы.

– Севочка, Андрюша, простите, но я не смогла, – всхлипывая, причитала она. – Я без вас ни на что не годна! Совсем ни на что.

Она долго еще оплакивала свою горькую участь, сетуя на собственную никчемность, из-за которой осталась заложницей несчастья в опостылевшей ей жизни.

– Сева, прости. Андрюша, прости.

Взгляд упал на их фотографию. Что это? Она даже плакать перестала. Выражение их лиц, кажется, изменилось. Оба теперь взирали на нее с укором…