Книга Лгунья-колдунья - Анна Ольховская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Видимо, девушка обладала неиссякаемым источником слез. Очередные ручейки заструились по промытому руслу. Но успокаивать ее никто не спешил. Все немного подустали опекать плаксивую и пугливую библиотекаршу, к тому же доля правды в ее нытье была.
В общем, вечер, начавшийся так душевно, закончился плачевно.
— Пойдемте‑ка спать, — Вадим поднялся со своего места, — поздно уже.
Он обнял жену за плечи, и Плужниковы направились к избушке. Остальные потянулись следом. Но тянуться пришлось недолго, поскольку флагманы вдруг резко остановились, едва открыв дверь.
— Эй, чего встали‑то? — заерзал оказавшийся в арьергарде Венечка.
— Вы только посмотрите на этого наглеца! — Вадим сжал кулаки, словно пытался расплющить искомого наглеца.
— Ни фига себе! А ну, пошел вон с кровати! — петухом выскочил вперед архивариус. — Это постель девчонок, они там по очереди спят!
— А сегодня посплю я, — Тарский, удобно устроившийся на единственной кровати, лениво приподнялся. — Хватит бабье баловать.
— Сейчас я тебя за ноги выдерну, — Вадим направился было к кровати, но Ирина схватила мужа за руку:
— Не надо, не пачкайся об эту мразь. Все равно он уже изгадил собой постель, никто после него не ляжет. Пусть дрыхнет здесь, а мы давайте сегодня поспим на свежем воздухе. Дождя не будет, там прояснилось, да и потеплело слегка. В беседке нашей сухо, так что в спальниках не замерзнем. В Москве еще духоты нахлебаемся, а сейчас давайте спать под звездами.
— Охренеть, как романтично, — фыркнул Тарский, поворачиваясь ко всем спиной.
— Все‑таки милашка Тони воспитывался в курятнике, — Лена мстительно пнула валявшийся у порога избушки обломок коряги странной формы, автоматически отметив, что прежде этого черного уродства здесь не было.
— В смысле — петух? — хмыкнул Борис. — Похож, конечно, слишком уж смазливый, но он вроде бабами интересуется. Или, думаешь, он «би‑»?
— Сам ты «би» озабоченный! — Лена чувствовала, как внутри поднимается черная, удушливая волна гнева, готовая смести все светлое, что было в душе девушки. — Ни о чем, кроме секса, думать не можешь!
— Ты чего вызверилась? — отбил пас злобы Марченко. — Сама же сказала, что Тарский в курятнике воспитывался!
— Я имела в виду старинное правило курятника, которое Антоша соблюдает неукоснительно — клюй ближнего, гадь на нижнего!
— Фу, Лена, — смутилась Динь. — Ты чего материшься?
— Во‑первых, я не матерюсь, а сквернословлю, — огрызнулась Осенева. — Разница пусть небольшая, но есть. Во‑вторых, прекрати изображать из себя воспитанницу Смольного, о'кей? Надоело уже с тобой нянчиться, пылинки сдувать! Все равно слезы бесконечные, ты из Сейдозера море сделала своими слезами!
— Лена, ты что?! — В подтверждение слов подруги широко распахнутые глаза Квятковской немедленно налились слезами. — Почему?! Я… я думала, ты самая добрая, самая лучшая, а ты…
Она развернулась и, всхлипывая, бросилась за угол избушки.
Наверное, Дина надеялась, что, как это было всегда, за ней немедленно бросится кто‑то из девушек, дабы утешить и поддержать.
Напрасно.
Там, у порога избушки, лесным пожаром разгорался скандал. Покраснев от ярости, недавние друзья орали друг на друга до хрипоты, до покраснения глаз, до брызжущей слюны. И причиной вселенского ора вовсе не была выходка Тарского или грубость Лены. Ее, причины, по сути, не было. Все орали на всех, вспоминая малейшие обиды или досадные недоразумения. И больше всего походили сейчас на стаю бесноватых павианов, а не на гордых представителей человеческого рода.
Когда накал злобы достиг апогея, на берег Сейдозера внезапно свалилась тишина. Мгновенно так бухнулась душным облаком, накрыв собой все. И всех.
Люди замерли в тех позах, в которых застал их обвал тишины. На их лица вкрадчиво вползло да так там и осталось равнодушие манекенов.
Затем они выпрямились, одновременно повернулись в одну сторону — к Полярной звезде — и, подняв лица вверх, запели. Странными, горловыми какими‑то голосами, причем на совершенно незнакомом им языке.
Незнакомом потому, что этого языка давно уже не существовало. Цивилизация, которая общалась на нем, исчезла с лица Земли много веков назад, оставив после себя лишь обрывочные сведения да название — Гиперборея.
Закончив петь, люди выстроились в круг и сначала медленно, затем все быстрее и быстрее двинулись по часовой стрелке. Вот они уже бегут, молча, сосредоточенно, словно за кем‑то. Или зачем‑то.
Вряд ли догонят. Круг все‑таки.
Споткнувшись, падает одна из девушек, на нее налетают остальные и молча, словно куклы, валятся друг на друга. Они тяжело дышат, волосы взмокли от пота, но лица по‑прежнему безразличные. Встать никто даже не пытается.
К лежащим подходит человек. Он полностью обнажен, тело в свете луны выглядит мертвенно‑бледным, отчего узор, нанесенный на грудь и плечи, кажется черным. Но он не черный.
В руках у человека та самая странная коряга, которую недавно пнула Лена. Он подходит к каждому из лежащих и медленно проводит корягой над его или ее головой, не прекращая монотонно бормотать все на том же чужом языке. Первый, второй, третий…
Видимо, что‑то не складывается, голос человека начинает слегка дрожать, но и только. Видно, что его внутренняя концентрация сейчас на максимуме.
Человек обошел уже всех, осталась только Лена Осенева. Руки, сжимавшие корягу, побелели от напряжения, бормотание стало громче. И вдруг…
Странная черная деревяшка, зависнув над головой девушки, дернулась. Раз, другой, третий.
Человек возбужденно выпрямился и осторожно вложил корягу в руку Осеневой. Девушка медленно, словно сомнамбула… Впрочем, «словно» здесь лишнее, Лена и была ею. Сомнамбулой.
Она поднялась, с минуту постояла, вытянув вперед руку с корягой. Затем повернулась и двинулась вдоль берега озера. Человек пошел следом.
Оказавшиеся бесполезными люди так и остались лежать забытыми куклами.
Лена шла довольно долго, прибрежная полоса вскоре сменилась лесом, затем — зарослями кустарника. Девушка падала, цепляясь за корни и колючие ветки, одежда ее покрылась прорехами, на лице и руках закровоточили царапины. Но она поднималась и продолжала упорно двигаться вперед, словно черная коряга тащила ее куда‑то.
Впрочем, так оно и было, наверное.
Впереди появилась почти отвесная скала, казавшаяся сначала неприступно‑монолитной. Но Лена и не думала сворачивать, продолжая идти с той же скоростью, пока рука с корягой не врезалась в стену скалы. Человек, идущий следом, невольно вздрогнул, ему показалось, что рука девушки отломилась, словно сухая веточка, и упала на землю.