Книга Умытые кровью. Книга 2. Поганое семя - Феликс Разумовский

В рядах шли студенты, прапорщики и капитаны, взводами и ротами командовали полковники. Жалкая горсточка людей, не забывших, что такое честь, мужество и настоящая любовь к отчизне.

На военном совете было решено двигаться на юг, туда, где все еще сражался Екатеринодар, где была надежда на кубанское казачество, и кочующий табор, над которым развевался трехцветный российский флаг, выступил в бескрайние заснеженные просторы.

Человек фантастической храбрости, генерал Марков заметил тогда: «Не спрашивайте меня, господа, куда и зачем мы идем, а то все равно скажу, что идем к черту за синей птицей…»

Время между тем работало на большевиков – через Азербайджан по железной дороге, через Грузию по перевалам на Кубань хлынули солдаты Закавказского фронта, серой, озлобленной, безликой массой. По пути, как водится, резали буржуев, наслушавшись агитаторов, занимались экспроприацией, насиловали, жгли, пили до посинения, мутными потоками стекались на узловые станции. Здесь их без труда вербовали в свои армии красные главкомы товарищи Автономов, Сорокин и Сиверс.

Одним рассказывали сказку о том, что Корнилов с кубанской контрой напрочь перекрыли дорогу в Россию и, чтобы попасть домой к бабам, надо, дескать, их, гадов, разбить. Другим и объяснять ничего не надо было – да на хрена сдались покосившаяся хибара, голодные дети и подурневшая, рано состарившаяся жена, когда впереди Северный Кавказ с неразграбленными складами, винными заводами и чернявыми глазастыми девками!

А жирная, обильно родящая кубанская земля? Да с садами, с виноградниками? Не какой-нибудь нищий надел на Псковщине. Даешь мировую революцию! И поскорее!

А Корнилов все шел на юг, шел медленно, высылая боевое охранение и организуя обоз, – права на ошибку он не имел. Вскоре начали сбываться его худшие опасения: красные нащупали Доброармию, начали тревожить ее постоянными наскоками. Дорога превратилась в непрекращающуюся череду изнурительных боев, в каждом из которых ставка была одна – жизнь. Отступать было некуда, не победить – значило остаться в холодной степи. И Доброармия двигалась вперед, невзирая на многократный перевес красных, демонстрируя стойкость, дисциплину и опытность, о каких и мечтать не могли новоявленные большевистские командиры.

В последней донской станице Егорлыкской корниловцев встречали приветливо, с блинами, колокольным звоном и теплыми речами. Дальше начиналось Ставрополье, где прием был совсем другой…

Ясным морозным утром по плотной колонне Офицерского полка, где в третьей роте второго батальона шли рядовыми Полубояринов и Злобин, ударили из трехдюймовок, – стреляли с того берега маленькой речушки у села Лежанки. С рваным грохотом взвились дымные, огненно-косматые столбы, выбросили в небо горы снега, мерзлой почвы, просвистели гибельной раскаленной сталью. Недолет.

– Рассыпайся, в цепь!

Где-то впереди прогремела команда, ее подхватили глотки взводных, и плотная колонна стала поворачиваться, словно на оси, растягиваясь людскими лентами по полю. На дальнем берегу снова вспыхнули зарницы, снаряды с шипом пробуравили небо, но на этот раз разорвались слабее, далеко разбросав смертоносный шрапнельный град.

– Ах ты, сука. – Вздрогнув, Полубояринов инстинктивно присел, рядом с ним рухнул в снег маленький есаул в рваном башлыке – молча, ничком, так и не закурив свернутую папироску, кто-то вскрикнул пронзительно, страшно и сейчас же затих, захлебнулся кровью.

– За мной! Вперед!

Откуда-то слева вывернулся Марков, на сивой лошаденке, злой, в надвинутой на глаза папахе, махнул рукой в сторону домиков с палисадами:

– В укрытие!

Команды он подавал высоким опереточным голосом, протяжно растягивая гласные. Пригибаясь, проваливаясь в снег, люди побежали на околицу села, привалившись к обитым тесом стенам, с трудом перевели дух, закурили, многие в ожидании бойни пробовали затворы, поправляли, осматривали патронные сумки.

Корнилов между тем спокойно оценил сложившуюся обстановку и, усмехнувшись, легко заметил грубую ошибку красных – позиция их была совсем нехороша. Несмотря на то, что замерзшая река не являлась сколь-либо значимой преградой для форсирования, они зачем-то укрепились на дальнем, более низком берегу, чем сразу же поставили себя в гибельное, заведомо невыгодное положение.

– Антон Иванович, вам не кажется, позиция подобна той, что наблюдалась при Брусиловском прорыве на десятиверстном участке северо-восточнее Бояна? – Собрав морщинки вокруг монгольских, узко-прорезанных глаз, Корнилов оглянулся на Деникина, грязными пальцами погладил вислые, редко растущие усы. – Аналогия, конечно, груба. Мыслю атаковать, и атаковать немедленно.

План его был прост – выкатить на прямую наводку все имеющиеся восемь трехдюймовок и одновременно ударить тремя полками – в лоб Офицерский, с флангов Корниловский и Партизанский.

– Гениально, как все простое. – Деникин, побледневший, осунувшийся, согласно кивнул и сразу же закашлялся, тяжело, задыхаясь. Он уже вставал на ноги, но чувствовал себя скверно, никак не удавалось сбить температуру – ни лекарств, ни покоя.

– Поручик Долинский! – Корнилов глянул на адъютанта, темнобрового юношу в кавалерийском полушубке, властно взмахнул рукой: – Передайте приказ: мы атакуем.

Вся его небольшая, жилистая фигура, выкатившиеся желваки на скулах, судорожно оскаленный рот выражали несгибаемую волю человека, решившего победить или умереть.

– Цепь, вперед! – По получении приказа генерал Марков спешился и, даже не дожидаясь фланговых ударов, сам повел полк в атаку. – Ура!

– Ура! – В душе Полубояринова словно лопнул огромный созревший нарыв, густо растекся ненавистью, страхом, безудержной, пьянящей злобой. Выхаркнув из глотки бешеный, протяжный крик, он вскинул винтовку на ремень и, прикрывая голову лопатой, как щитом, бросился на берег, где, уже выкатив орудия на прямую наводку, стреляли по врагу юнкера.

– Ну, сволота красножопая! – Рядом с ним в цепи бежал подполковник Злобин, тяжело дыша, проваливался в снег. Он страшно матерился, большие усы его над орущим ртом от ярости встали дыбом. – Подождите у меня! Трах-тарарах-тарарах!

– За мной, господа! – Съехав по косогору, Марков первым выскочил на лед, побежал, бешено размахивая наганом. В двух шагах перед собой Полубояринов увидел его мелькающие дырявые подметки, тут же, поскользнувшись, поручик упал, и сразу несколько человек обогнало его. – Ура! Ура!

Со стороны красных ударили пулеметы, подняв стремительно надвигающиеся фонтанчики снега, но они были уже не в силах остановить озверевших людей. Боевые офицеры, матерые вояки, прошедшие германскую, испытавшие ужас и унижения революционных перемен, все потерявшие в жизни, они с ревом кинулись в штыки, каждый действовал как хорошо отлаженная, бездушная машина смерти. Пулеметные гнезда были тут же закиданы гранатами, нападающие вспрыгивали на бруствер и с уханьем, со страшным животным криком кололи в лица, головы, плечи тех, кто еще не убежал из окопа.

Под ударами прикладов с треском лопались черепа. Стоны умирающих, хруст ломающихся костей, лязг четырехгранной остро заточенной стали – все смешалось в яростной, полной муки и исступления, жуткой рукопашной схватке. И всюду в самой гуще ее то и дело появлялась белая папаха Маркова. Это был бой хорошо руководимого командного состава с серой, скверно дисциплинированной солдатской массой.