Книга Счастливчики - Хулио Кортасар

— В каюте все отыщем, — сказала Клаудиа.

— Вот здорово, каюта на двоих. Мама, тебя укачивает?

— Нет. Почти никого не укачает, разве только Персио и, может быть, кого-то из этих сеньор и сеньорит, которые сидели за столиком, где пели танго. Ничего не поделаешь.

Фелипе Трехо перебирал в уме названия портов, где предстояли стоянки («если только непреодолимые осложнения не вынудят в последний момент внести изменения», сказал инспектор). Сеньор и сеньора Трехо смотрели в окошко, провожая каждый уличный фонарь таким взглядом, словно никогда его больше не увидят и эта потеря чрезвычайно их удручает.

— Всегда грустно покидать родину, — сказал сеньор Трехо.

— А что такого? — сказала Беба. — Мы же вернемся.

— Конечно, дорогая, — сказала сеньора Трехо. — Всегда возвращаешься в уголок, где ты увидел свет, как говорится в стихах.

Фелипе перебирал названия, как диковинные плоды, смаковал их во рту, прикусывал: Рио, Дакар, Кейптаун, Йокогама. «Из нашей компании никто не увидит столько за раз, — подумал он. — Буду посылать им открытки с видами…» Он закрыл глаза, вытянул ноги. Инспектор говорил что-то о необходимости непременно соблюдать некоторые предосторожности.

— Должен обратить ваше внимание на необходимость непременно соблюдать некоторые предосторожности, — сказал инспектор. — Руководство тщательно продумало все детали предстоящего путешествия, однако ввиду возникших в последний момент сложностей, возможно, придется внести некоторые изменения.

Инспектор сделал паузу, водитель заглушил мотор, и неожиданно для всех в мертвой тишине раздался клекот дона Гало:

— А на каком пароходе мы плывем? Мы до сих пор не знаем, на каком пароходе плывем…

XIII

«Вот он, вопрос, — подумала Паула. — Тот злополучный вопрос, от которого вся игра может пойти насмарку. Сейчас скажут: „На…“»

— Сеньор Порриньо, — сказал инспектор, — пароход — как раз и есть одно из осложнений технического порядка, которые я имел в виду. Час назад, когда я имел удовольствие присоединиться к вам, руководство пришло к соглашению по этому вопросу, однако же могли возникнуть и непредвиденные изменения, в результате которых дело может принять несколько иной оборот. Я полагаю, что нам следует подождать несколько минут и ситуация окончательно прояснится.

— Отдельная каюта, — коротко бросил дон Гало. — С отдельной ванной. Как было договорено.

— Договорено, — любезно сказал инспектор, — не совсем точное слово, однако, не думаю, сеньор Порриньо, что в этом плане будут какие-либо сложности.

«Нет, не как во сне, это было бы слишком просто, — подумала Паула. — Рауль сказал бы, что это скорее похоже на рисунок, рисунок…»

— Рисунок — какой? — спросила она.

— Что значит — какой рисунок? — сказал Рауль.

— Ты сказал бы, что все это скорее похоже на рисунок…

— Анаморфный, дурочка. Ну да, немного похоже. Одним словом, неизвестно даже, на какой пароход нас сунут.

Они расхохотались, потому что обоим им это было совершенно безразлично. Не то что доктору Рестелли, чья твердая вера в незыблемость государственного порядка была поколеблена впервые в жизни. У Лопеса и у Медрано выступление дона Гало пробудило желание выкурить еще по одной сигарете. Их тоже все это чрезвычайно забавляло.

— Похоже на поезд-призрак, — сказал Хорхе, прекрасно разобравшийся в происходившем, — садишься в него, и с тобой начинают происходит странные вещи, то мохнатый паук ползет по лицу, то скелеты пляшут…

— Мы всю жизнь жалуемся, что не происходит ничего интересного, — сказала Клаудиа. — И когда наконец происходит (а интересным может быть только подобное этому), большинство начинает испытывать беспокойство. Не знаю, как вам, а лично мне поезда-призраки кажутся гораздо более забавными, чем Генеральная железнодорожная компания «Рока».

— Разумеется, — сказал Медрано. — По сути, дона Гало и некоторых других беспокоит то, что наше будущее находится в несколько подвешенном состоянии. Поэтому они волнуются и спрашивают, как называется пароход. А, собственно, что такое название? Разве оно является гарантией того, что мы все еще называем «завтра», это чудище с занавешенным лицом, ни в какую не желающее открыть лицо и подчиниться.

— А между тем, — сказал Лопес, — впереди начинают вырисовываться роковые силуэты — небольшой военный корабль и светлоокрашенный сухогруз. Скорее всего, шведский, у их судов лица всегда чистые.

— Очень кстати заговорили о нашем неопределенном будущем, — сказала Клаудиа. — Но вся эта затея — приключение, пусть обыденное, но приключение, а в любом приключении будущее — самая большая ценность. Если мы находим в этой затее особый вкус, то потому, что приправой тут служит будущее, прошу прощение за кулинарную метафору.

— Дело в том, что не все любят острые соусы, — сказал Медрано. — Есть, по-видимому, два совершенно противоположных способа усилить вкус настоящего. В данном случае некое Руководство решает устранить всякое конкретное упоминание будущего и создает тайну с отрицательным знаком. Разумеется, люди предусмотрительные пугаются. А лично моим ощущениям это абсурдное настоящее придает остроту, я наслаждаюсь каждой минутой.

— И я тоже, — сказала Клаудиа. — Отчасти потому, что не верю в будущее. От нас скрывают всего лишь причины настоящего. Возможно, они и не догадываются, сколько магии для нас в их бюрократических тайнах.

— Конечно, не догадываются, — сказал Лопес. — Магия, да… Скорее всего тут, как всегда, невероятное переплетение интересов, причин, сложных чиновничьих взаимоотношений.

— Не важно, — сказала Клаудиа. — Коль скоро это доставляет нам такое удовольствие.

Автобус уже остановился около складов таможни. Порт тонул в темноте, редкие фонари и сигареты офицеров полиции, стоявших у отворенной двери, много света не давали. На расстоянии нескольких метров ничего не было видно, и густой запах летнего порта сразу же прилипал к лицам выходивших из автобуса людей, затушевывая на них выражение растерянности или радости. Дона Гало водрузили в кресло, и шофер покатил его ко входу, где уже стоял и распоряжался инспектор. «Не случайно, — подумалось Раулю, — все идут, сбившись в кучку. Словно боятся отбиться».

Один из офицеров выступил вперед — сама любезность.

— Добрый вечер, сеньоры.

Инспектор достал из кармана бумаги и передал офицеру. Сверкнул луч электрического фонарика, где-то просигналил автомобиль, кто-то, невидимый, закашлял.

— Сюда, пожалуйста, будьте любезны, — сказал офицер.

Желтый глаз фонарика пополз по бетонному полу, усеянному соломенной трухой, металлическим мусором, мятой бумагой. Тихие разговоры гулко зазвучали в огромном пустом бараке. Желтый глаз высветил длинную таможенную стойку и застыл, указывая путь осторожно приближавшейся кучке людей. Слышно было, как Мохнатый сказал: «Ну и навороты, точь-в-точь как у Бориса Карлофа». Фелипе Трехо закурил сигарету (мать ошеломленно уставилась на сына, первый раз курившего в ее присутствии), и огонек спички на мгновение неверным светом осветил всю сцену — вереницу растерянных людей, направлявшихся вглубь помещения к дверному проему, за которым темным светом светилась ночь. Нора, повиснув на руке Лусио, зажмурилась и не желала открывать глаз, пока они не окажутся за дверью, под открытым небом без звезд, на свежем воздухе. Они первые увидели пароход, и когда взволнованная Нора обернулась, чтобы сообщить об этом остальным, полицейские с инспектором уже окружили процессию, фонарик был погашен, и только тусклый свет уличного фонаря освещал край деревянного трапа. Инспектор отрывисто похлопал в ладоши, и из нутра пакгауза, неловкой насмешкой, донеслись еще более отрывистые и механические хлопки.