Книга Чернобыль, Припять, далее Нигде… - Артур Шигапов

Впрочем, у тебя в Сардисе есть несколько человек, которые не осквернили одежд своих, и будут ходить со Мною в белых одеждах, ибо они достойны.

(Апокалипсис, 3)

Очищение

Еще только воздвигались стены «Объекта Укрытие», а перед ликвидаторами уже встали новые задачи по завершению дезактивации и пуску оставшихся энергоблоков. Государство уже потратило миллиарды рублей на аварийные работы и требовало компенсировать их дешевой энергией. К тому же из-за остановки ЧАЭС на Украине образовалась огромная «электрическая дыра» в миллионы киловатт. Героическими усилиями до октября 1986 г. очистили от высокого фона 1-й и 2-й блоки, как наименее пострадавшие. Их запустили в работу соответственно в октябре и ноябре. С 3-м все было не столь гладко. Близость смердящего соседа, разбросанные куски твэлов и топлива на крышах многократно затруднили очистку. К тому же теперь некуда было сбрасывать самый опасный груз — саркофаг уже захлопнул свою крышку.

Самой сложной задачей оказалась дезактивация кровель. Раскаленный графит вплавился в рубероид и стал его неотъемлемой частью. За дело взялись спецы УС-605 под руководством Геннадия Лыкова и Ильи Дударова. Крупный мусор собирали особыми сачками с 5-метровой ручкой и грузили на машины, после чего отправляли в могильники. Предельные и запредельные нормы облучения набирали быстро: эти скромные кусочки «светили» до 700 Р/час. Вырубать покрытие было практически невозможно; участки с высоким уровнем облучения заливали раствором, закидывали мешками с песком и свинцом, закрывали металлом. Каждая из кровель имела свое имя. Наиболее «грязными» считались те, что примыкают к высокой вентиляционной трубе, ставшей символом аварии. Самая высокая — «Злая мама Мария» — была и самой опасной, с фоном под сотни рентген. Чтобы не поднимать в воздух радиоактивную пыль, перед работами крыши поливали мастикой из специальных батискафов, подвешенных на кран «Демаг». Обычно такие аппараты опускают в толщу океанов — здесь же они парили в воздухе, ясно напоминая о перевернутом мире, в котором мы все оказались. Кровли чистили целый год, до ноября 1987 года, а через месяц пустили 3-й блок в работу.

Летом пришла очередь очищать и «конопатить» крышу саркофага, сквозь щели которой фонтанировали «горячие частицы». Первыми вызвались добровольцы-«партизаны» под руководством прораба Сергея Волкова. Десятиминутная вылазка стоила каждому до 0,8 бэр. Люди не обращали на это никакого внимания. «И хожу свободно я по саркофагу. Если нужно будет, и костями лягу», — самая популярная ликвидаторская прибаутка того времени.

В августе 1987 года настала очередь дезактивации машзала 4-го энергоблока. «Как очистить кровлю без присутствия людей?» — этот вопрос мучил уже год все светлые умы исследовательских институтов. Решение, как всегда, пришло случайно. Идущий по коридору сотрудник московского НИКИМТа Юрий Медведев споткнулся о брошенное малярами ведро с кистью, и вместо дежурных проклятий изобрел нехитрое приспособление по принципу «промокашки». Все гениальное просто: к сетке подвешивались распущенные толстые веревки, пропитанные смолой. Такая «промокашка» подавалась краном на кровельный рубероид и приклеивалась к нему насмерть. Оставалось лишь обрубить поднимаемый кусок и погрузить его в самосвал. Но как это сделать на дистанционном управлении? Пытались взрывать по периметру тонкие трубочки. Поднималась такая пыль, что сводила на нет все усилия по очистке станции. Все же без присутствия человека не обошлось — надежнее простого топора еще ничего не придумали. Однако использование новой технологии в десятки раз сократило количество выводимого персонала. Было чему радоваться — кровля машзала излучала фон в сотни рентген, и каждый лишний человек означал чье-то загубленное здоровье и поломанную судьбу. Время выхода ограничили всего 50 секундами. Но из-за жуткой радиации люди частенько теряли ориентацию в пространстве, начинали рубить сами «промокашки» или попросту махали топором в никуда. После спецподготовки результаты улучшились. К осени фон на крыше машзала и деаэраторной снизился до удобоваримых 5 Р/ час. На них стало возможным работать до часа и проводить полную очистку. Основной источник загрязнения на ЧАЭС был ликвидирован, и обстановка перестала напоминать голливудский фильм о страданиях человечества после ядерной войны.

Теперь взоры ликвидаторов из УС-605 направились в сторону внутренних помещений 4-го блока. Правительственная комиссия постановила очистить и подготовить подходы к центральному залу и самой шахте реактора. Туда предполагалось ввести датчики, измерительную аппаратуру и телекамеры. Ученым необходимо было понять, какие процессы идут в самом пекле и насколько надежны конструкции блока — во многом именно на них опирался сам саркофаг. Первыми во взорванные помещения шагнули руководители операции — заместители главного инженера УС-605 Виктор Тертышник и Юрий Болотов, зам. начальника управления Анатолий Калачев.

И когда Он снял четвертую печать, Аз слышал голос четвертого животного, говорящий: «Иди и смотри». И я взглянул: и вот конь бледный, и на нем всадник, которому имя — Смерть, и Ад следовал за ним.

(Апокалипсис, 6)

Двигал ими не только служебный долг. Как и каждый настоящий сталкер, эти люди испытывали неодолимое любопытство и подъем сил, оказываясь лицом к лицу с опасным зверем, источающим смертельную угрозу. Таких любопытствующих было очень много. В помещениях 3-го блока и у саркофага постоянно болтались люди без большой на то необходимости. В конце концов ввели пропускную систему, дабы оградить зевак от лишних рентген. Но к шахте реактора еще никто не подходил. Вот как описывает этот бросок Анатолий Калачев: «И вот в конце сентября Тертышник и Болотов с группой из четырех человек проникли в реактор по разработанному ими же маршруту. Видимость была хорошая: свет падал сквозь щели укрытия, да и карманный фонарик действовал безотказно. Внутри оказалось много пыли, под ногами хрустело битое стекло. Примерно посредине фасада они повернули в сторону реактора, затем еще раз свернули вправо и двинулись уже в сторону деаэраторной. По пути им встречались комнаты, где по полу и по столам были разбросаны какие-то документы, стояла пишущая машинка со вставленным в каретку листом бумаги, на котором явственно просматривался начатый и прерванный на полуслове текст. В одном из помещений они увидели у себя над головой какой-то большого размера механизм, зависший над разорванными краями бетонного перекрытия. Им оказался мостовой кран, который эксплуатировался в главном зале. Сквозь разбитые перекрытия из щелей саркофага внутрь проникал свет. Увидев наполовину заваленный дверной проем, Тертышник преодолел завалы, перегнулся — и… Вниз, в бездонную непроглядную глубину уходила шахта. Наконец-то мечта Виктора Алексеевича сбылась — он лоб в лоб сошелся с этим, как он сам его окрестил, «слоном» — огнедышащим реактором».

Это «романтическое свидание» обошлось Тертышнику аж в 10 бэр, а людям из его группы — по 4. Наградой стало понимание концепции будущих работ и отправка на лечение.

Дезактивация «внутренностей» 4-го блока началась в ноябре 1987 года. Мыли помещения водой, закрывали «фонящие» участки свинцом и пластикатом. Тогда уже пошла первая волна сокращений, и людей стало остро не хватать. То и дело дозиметристы «откапывали» углы с фоном за сотню рентген в час. Самым проблемным стало так называемое «помещение 2005» в непосредственной близи от реактора, откуда собирались вести наблюдения. Туда пошел уже сам Калачев: «Мы надели подшлемники, натянули на лица по 2 респиратора, на руки — резиновые перчатки, уплотнили одежду и пошли. Вот и отметка +27.00 деаэраторной. В настороженной тишине сумрачно, кругом грязь, пыль, битые стекла. С фонарями в руках протиснулись через узкий лаз, оставшийся от дверного проема после заливки бетона, и оказались на лестничной клетке, также заполненной тем же бетоном. Поднимаясь все выше и выше, мы заходили в примыкающие помещения, выбирая подходящее место для мониторной. То здесь, то там лучи фонарей выхватывали из мрака застывшие эпизоды из какого-то фантастического фильма. Стул посреди прохода с залитыми бетоном ножками, поваленная мебель, разбросанные кипы документов. По стенам расклеены красочные вырезки из «Огонька». Луч моего фонарика застыл на большом портрете смеющейся Анне Вески. Красивое лицо певицы, которая многим из нас так нравилась, резко контрастирующее с этой обстановкой запустения, вызвало всплеск эмоций. Я невольно улыбнулся ей в ответ».