Книга Разбой - Петр Воробьев

– Луцо, сын Катсаридо. Марелу, стало быть, определим на двор Хели, шкиперской вдовы, – старый рыбак сделал соответствующую пометку и снова улыбнулся. – У вас первый выбор, так что найдём дворы поближе да поосновательней.

– А куда ж устроили всех беженцев с остального конвоя? – Анси вставил в разговор вопрос, оторвавшись от счёта.

– Какого остального конвоя? Вы первые! – удивился Луцо.

– Так мы наоборот отстали! Где ж конвой?

Улыбка медленно сползла с лица старшины рыбацкого братства Калопневмы.

Глава третья. Над степями

Пальнатоки поднялся по дырчатым металлическим ступеням, перешагнул через порог двустворчатой двери с вытравленным в стекле изображением девы, летящей над быком, и оказался в вагоне телефе́рика[71]. Самбор уже устроился у окна, его киса и чехол с полуторным мечом лежали на полке над окном, продавливая решётчатое плетение. Йомс забросил тул[72], лук в налуче, и мешок на соседнюю полку и сел напротив Самбора, лицом к единственной двери. Сиденья шли в два ряда по обе стороны от узкого прохода, в конце которого крутая лестница спускалась на нижнюю палубу. Через проход сидели двое старичков, а за спиной у Пальнатоки, впереди по ходу – молодая парочка. Окон в вагоне было многовато с оборонительной точки зрения, но что поделать – бронепоезд на трос не повесишь. Мезофон под потолком зашипел, а миг спустя исторг музыкальный звук, за которым последовало:

– Я Эрвиг, сын Сунифри́да, кайра́рх[73]телеферика «Тавропо́ла». Отправление – через два диалепта. Если кто не уверен, куда едет, завтра в восемь мы будем в Новом Юбаве́йхе, остановка четверть часа, а в четыре пополудни – в Вурило́хе, а кто будет так и не уверен, зачем туда приехал, сможете на «Таврополе» же вернуться обратно, за очень дополнительную плату…

Эрвиг продолжал в том же духе довольно долго, потом перешёл с этлавагрского на танско-венедский, неся примерно ту же наверняка казавшуюся ему самому смешной ерунду. Под сопровождение этого потока ослоумия, двое внесли в вагон нечто, прикрытое стёганым покрывалом с затейливо вышитой надписью «Плюшки Пагото». Плюшками, впрочем, не пахло, да и ноша дюжих молодцов казалась тяжеловатой для лотка хлебных изделий. Это заслуживало внимания. Любопытство Пальнатоки оказалось вознаграждено. Край покрывала зацепился за угол скамьи, показав угол опечатанного стального ларя. На печати мелькнули сплетённые руны, при наличии воображения складывавшиеся в «ТКДВ», что могло означать как «Телеферика Кайрарх Дурак Вестимо», так и «Товарищество Канатных Дорог Винланда».

Молодцы не без труда опустили опечатанный несгораемый ларь с плюшками на нижнюю палубу и с явным облегчением покинули вагон. Телеферика кайрарх закончил словоизвержение долгожданным «Доброго пути, странники!» едва за миг до того, как входная дверь с шипением пневматики закрылась. Вагон плавно пришёл в движение, почти бесшумно покинув причальную башню, и вдоль нижней кромки окна побежали освещённые предзакатным светилом крашенные синим жестяные и красные черепичные крыши домов гейтонии Анто. Из мезофона негромко зазвучала песня. Трегорландская картавинка незнакомой певицы была очаровательна.

«Надевали рыбьи кожи,

Зажигали маяк.

Не бывали дни погожи

В наших краях.

Дождь хлестал, огни светились…

Дремал островок.

Разве так мы простились?

Холодный кивок….

Разве так мы могли бы

Говорить у свечи…

Моряки – но не рыбы –

Перед бурей в ночи.»

«Разве так мы простились»? – мысленно повторил йомс. Сколько лет уж прошло с того дня, как песчаный берег Фюна, сосны на дюнах, и деву, что выбежала на причал, скрыла пелена дождя? Впрямь выбежала всё-таки, или примерещилось? Теперь-то толку гадать… На столике между сидений лежал ещё пахнувший краской дённик[74]. Пальнатоки взял сложенную вдвое «Метрополию» в руки и развернул. На трёх четвертях первой полосы, под вершковым заголовком «Чолдонцы: новая варварская угроза колониям Ганда́рии?» клин зверского вида всадников скакал на приземистых и не выглядевших довольными своей участью животных, напоминавших облезлых овцебыков. В остаток первой полосы была втиснута ещё пара вопросов, эти в полвершка высотой: «Гидроплан епарха Спило на озере Науа́ль: тайная встреча с любовницей?» и «Новые открытия на Дра́йгене: загадка Хризоэ́она[75] раскрыта?» В третьей тетраде дённика полагалось находиться отчётам о состязяниях по ногомячу, накануне Шапки как раз играли с Порогом, а Кильда – со Старградом. Пальнатоки принялся искать заголовок вроде «Таны против бодричей: и кто ж, раскройте тайну Хризоэона, наконец, выиграл в ногомяч?», но зловредные местные клеохронисты вообще угробили всю первую страницу на ристалища и борьбу вперемешку с идиотскими (то бишь частными)[76]объявлениями.

Ногомяч нашёлся только внизу второй страницы третьей тетрады дённика, как раз под объявлением «Продаётся кобыла шести лет, добрая, умеет всё». Выяснилось, что вратарю треклятой Кильды удалось отразить пять ударов ещё до перерыва. Едва Пальнатоки с досадой прочитал, как раззява Траско из Добина прохлопал мяч с углового, Самбор, погрузившийся в отвергнутую йомсом вторую тетраду с новостями Калопневмы, неожиданно фыркнул и засмеялся.

Пальнатоки вопросительно-неодобрительно посмотрел на поморянина. Тот, не переставая гоготать, развернул от себя страницу с уже двухвершковым заголовком «СМЕРТЕЛЬНЫЙ БОЙ НА ВТОРОМ ПИРСЕ: БЕСПРЕДЕЛ ЛЕЗВИЙ?», под которым красовалась слегка смазанная фотография, где Самбор рубил наплечник Йаино сына Алепо лагундой. Сноп искр от адамантового диска вышел неплохо.

– Скопидаро, он говорил же – в вечерний выпуск пойдёт, чего регочешь?

– Ты прочти! – венед сунул статью йомсу.

Пожав плечами, Пальнатоки повесил неутешительное повествование о разгроме бодричской сборной на подлокотник и принялся изучать сунутое. Через непродолжительное время, он тоже не удержался от смеха:

– Анси, прозванный «Золотой перец»!

Дальше-больше, в описании боя с рабовладельцами, счёт гидроциклов шёл уже на десятки, захваченное разбойничье золото измерялось пудами, а в отражении нападения помимо «Золотого Перца» отличились «Густопсальв», «Даврода», «зоркий впердесмотрящий Выли», и Самбор, чьё имя Скопидаро ухитрился не переврать. В изложении последовавших событий, вестовщик не забыл и про себя.