Книга А потом пошел снег... - Анатолий Малкин

У капитана, коренастого, с багровым от солнца лицом мужика лет пятидесяти, они усидели сначала бутылку арманьяка, тоже, кстати, пятидесятилетней выдержки, которую выставил Валя, и он, зная его уже десяток лет, в очередной раз поразился его тихой разворотливости, и за правильной закуской и мужскими разговорами они окончательно подружились. А когда узнал, что сейчас атомоход идет на самую северную погранзаставу, куда надо доставить груз строительных материалов для какого-то секретного строительства, ну и еще по мелочи, еду и топливо, он начал подначивать капитана, сомневаясь, что ему под силу высадить их на берег, потому что это чревато нарушением режима погранзоны. Капитан был царь и бог на море и не стал спорить со столичными штафирками, а просто назначил время выхода к спасательному боту.

К вечеру он добрался до каюты и, не запирая дверь и не раздеваясь, прикорнул на диване. Пить он умел, пьяным никогда не бывал, а сейчас его встревоженный молодыми эмоциями организм и вовсе не поддавался ничему расслабляющему – поэтому проснулся скоро вполне выспавшимся, умылся и снова лег, не зная, что делать дальше. Идти к своим не хотелось, работать тоже, читать было нечего, кроме сценария, компаний на сегодня ему было достаточно, и он начал ждать ее.

Соня пришла под утро. Сначала повеяло сладковатым запахом ее табака – она покуривала иногда тоненькие, чудные, скрученные вручную сигаретки, которые доставала из изящного золотого портсигарчика. Он открыл глаза и увидел ее – она присела рядом с ним на краешек диванчика и заговорила размеренно, совсем не беспокоясь о том, слышит ли он и хочет ли слышать, – просто теребила бахрому пледа и рассказывала, как училась в школе и как там было плохо ей, чужой, из офицерской семьи, в этом сибирском городке, где жили лесозаготовители, рыбаки и шахтеры, дети которых были со своими понятиями о жизни. Он не вдумывался в ее слова – детство у всех примерно одинаково трудное, пока не научишься отличать мечты от жизни, – он ощутил чужой запах, который она принесла к нему, и думал, что надо открыть иллюминатор, чтобы очистить каюту. Она рассказывала, какой была некрасивой в детстве, а потом, когда выровнялась к десятому классу, как ее начали преследовать и парни, и девушки – каждый по своему поводу, и что ей пришлось пережить, не говоря ничего родителям. В институте в Москве, где училась иностранным языкам, было попроще, потому что уже понимала, что может нравиться, и умела этим пользоваться, но мучилась постоянно, потому что хотела стать значительным человеком, причастным к интересному делу, которое бы от нее зависело, и учила языки как безумная – окончила с английским, итальянским и арабским зачем-то. А потом попала с мужем – про него сказала только, что он был сыном сослуживца отца в гарнизоне и она знала его с детства, и больше ни слова, и он понял, что муж был нужен ей для статуса, для защиты, и что она его жалела, потому что не любила, – в наш город, и оказалось, что все, чему училась, здесь никому не нужно. Ее пристроили на студию, и там ей пришлось все начинать заново, а повторять то, что уже было в ее жизни, ей не хотелось, а как достичь другой судьбы, она не знала, и тут появился он, совсем другой, наполненный мыслями, талантливый, уверенный человек, и она подумала, что это судьба, а потом и с ним все пошло, как прежде, и она не знает, как ей теперь быть.

Потом она молчала, и он молчал, не зная, как преодолеть свою породу, а потом поднялся, открыл иллюминатор настежь и спросил, зачем ей это было нужно. Она смутилась, покачала головой молча, и он покраснел, набычился, потом увидел, что ей стало холодно, укутал ее пледом и вдруг начал рассказывать о встрече с капитаном, выдал тройку баек оттуда, ушел к столику включать чайник, а когда вернулся – она, свернувшись калачиком, уже спала. Посидел рядом, глядя на лицо в рамке разметавшихся темных волос, поправил подушку и ушел в кресло.

Когда проснулся, в каюте был один, а в иллюминатор врывался густой корабельный гудок. В дверь директор Валя застучал, едва он успел одеться, и он выскочил на палубу, плюнув на бритье и завтрак.

От берега ползли две плоскодонные баржи, а одна, зачаленная к транспорту, уже грузилась строительными конструкциями. На палубе царила оживленная суета, группа уже спустилась в катер. Он помахал рукой капитану, которого увидел в открытом окне рубки, тот в ответ коротко гуднул, и он заторопился на трап, пока не услышал высокий, довольно пронзительный голосок за спиной – к нему торопилась Соня, сопровождаемая высоченным старпомом, выдергивая свою сумку из его рук и что-то ему сердито выговаривая. Тот, в накинутом на плечи черном овчинном полушубке, с растрепанной, пшеничного цвета шевелюрой, в ответ только зачарованно улыбался. Добежав, Соня обиженно накричала на него, что не разбудили, всучила ему тяжеленную, надо сказать, сумку и, уцепившись за обледенелые поручни, осторожно ступила на решетчатые скользкие ступеньки.

Он поднял голову, увидел старпома, виновато пожал плечами, извиняясь за сумасбродство женщины, и, подхватив ее под локоток, довел до катерка, где на мешках с почтой разлеглась их группа в полном составе, даже спокойный осветитель Ваня, правилом которого была армейская заповедь – солдат спит, а служба идет, сидел на чемодане с дедолайтами и аккумуляторными зарядками, возбужденный и веселый предстоящим приключением.

Катерок ходко двинулся к берегу по проломленному баржами во льду фарватеру. На берегу торчала россыпь одно-двухэтажных бараков, высоченная антенная мачта, дизельная котельная с жирным дымом над закопченной черной трубой, деревянный маяк на взгорке, а под ним обелиск в память то ли прошедшей войне, то ли первооткрывателям этих мест. Еще вокруг громоздились горы ржавых бочек из-под солярки, которые отсюда никто не вывозил лет пятьдесят или поболее того.

Егор оторвался от видоискателя и заявил, что контраст между коричнево‑черным пятном берега и белым великолепием закованного в льды моря интересный, но редактуру не пройдет – тут он выразительно покосился на Соню, которая разглядывала проходящую мимо баржу, груженную бочками, на борту которой сидел парень в ватнике и рыбачил на поддев. Она помахала ему рукой, он глянул настороженно, а потом дернул из воды здоровенную пикшу, снял с крючка, ударил головой о борт и снова закинул лесу. Пока Соня недоверчиво слушала его рассказ о том, как ловят без приманки на голый крючок, катерок ткнулся в заледенелые мостки и группа, скользя и чертыхаясь, выбралась на зимник, пробитый в снегу по берегу.

Вездеходы, груженные доверху бочками и ящиками, курсировали между баржами и поселком, и в кузов одного из них группе приказал садиться молоденький мичманок строгости невозможной на розовом, веснушчатом лице. Красная повязка на рукаве бушлата гласила, что перед ними дежурный по рейду, который, козырнув к голове с двумя огромными, красными, торчащими ушами под неформенной ушанкой, зыркнул на женщин и отправил группу к коменданту.

Они поехали на тряских ящиках с капустой мимо двух зенитных пушек, задравших колеса в небо, и одной, направившей дуло в сторону от моря, почему-то мимо пограничного столба с гербом, по улице из облезлых старых бараков, прямо на холм, где стоял каменный двухэтажный дом с распахнутыми настежь дверями, в которых сновали разномастно одетые люди.