Книга То ли свет, то ли тьма - Рустем Юнусов

Больную я с операционного стола снял, а профессору Петрову все, что накипело на душе, не стесняясь в выражениях, высказал, но он пропустил мои слова мимо ушей и без обиняков сказал: «Ничего, у нас всякое бывает. Еще молодой, исправлюсь».

«Горбатого могила исправит», – глядя на него, подумал я.

И вот сейчас он подходит ко мне, протягивает руку и, глупо улыбаясь, спрашивает:

– Ну как там мой?

– Кто? – с недоумением спрашиваю я.

– Сын. Он же на цикле пульмонологии сейчас у вас.

Только тут доходит до моих «опилок» о чем ведет речь профессор Петров.

– Этот, извините меня, недоросль?

– Ну, зачем же вы так! Детей не выбирают. Да он уж и не такой плохой, как на первый взгляд вам кажется.

– Сидит на занятии и ничего не делает. Я даже представить не могу, как он сможет общаться с больными и работать врачом.

– Это уж мои проблемы. Я его пристрою к себе. Будет готовить и просматривать гистологические препараты. Так что вы его больно-то строго не спрашивайте. У меня в мыслях: создать даже на базе нашего отделения малое предприятие.

– Кстати, его друг Баскетболист тоже такой. Два сапога пара.

– Баскетболист – это племянник нашего бывшего замдекана. Свой парень, – сказал профессор и, ухмыльнувшись, откланялся.

«У нас в университете случайных людей не бывает», – в очередной раз подумал я.

17

В нашем вузе не одна сотня профессоров, доцентов и ассистентов и почти у всех дети идут по проторенной тропке. К примеру, у нашего шефа две дочери и обе на нашей кафедре, а про ректора я и не говорю. Младшая дочь шефа проработала всего лишь несколько лет, а заведует на кафедре коммерческими студентами, и уже доцент. Между собой мы говорим, что доцента ей дали за калым. Теперь шеф с упорством и упрямством, какое бывает у душевнобольных, проталкивает докторскую дочери. Все говорят о том, что, как только шеф уйдет по возрасту на отдых, он ей передаст на кафедре бразды правления. У остальных преподавателей нашей кафедры дети тоже окончили наш вуз, и никто из них не работает простым врачом на участке. Только у меня сын поступил в технический университет.

Медицинский университет самый дорогой среди вузов Казани. Коммерческие студенты у нас выкладывают за учебу год от года все бо́льшие и бо́льшие деньги. Конкурс большой. Вопросы и задачки на вступительных экзаменах для абитуриентов на бюджетные места такие, что их не под силу решить даже многим преподавателям школы. И это не случайно. Ведь нужно же отсечь ненужных абитуриентов. В последние годы стали принимать в вуз по результатам ЕГЭ, но от этого талантливых студентов больше не стало.

Обычно, чтобы протолкнуть свое чадо в университет, преподаватель еще ранней весной записывается на прием к ректору и имеет с ним доверительную беседу. К примеру, Салавату Зарифовичу ректор дал добро на поступление сына в университет на стоматфакультет, когда же он пришел просить за дочь, то ректор ему сказал: «Пора и честь знать». Пришлось «выходить» на секретаря приемной комиссии.

Во время вступительных экзаменов ректора в кабинете не застать; желающих встретиться с ним пап и мам абитуриентов много, и он ловко избегает нежелательных для него встреч.

Салават Зарифович в самом начале перестройки был секретарем приемной комиссии. Тогда ректором института был Ханиф Сабирович. Жил он, кстати сказать, скромно в трехкомнатной квартире.

Салават мне рассказывал, что перед приемными экзаменами он собирал всех, кто работал в приемной комиссии и говорил: «Взяток не брать», – но по неписаному закону секретари приемных комиссий, которые менялись через один-два года, поработав на хлебном месте, покупали машину и строили дачу.

Я расспрашивал Салавата о «кухне» вступительных экзаменов, но он мне всегда с самодовольным и плутоватом выражением лица говорил: «Об этом тебе никто ничего не скажет». – «Почему?» – «Об этом не принято говорить».

«Конечно, не принято, – думал я, – кто же на себя будет наговаривать».

Но Ханиф Сабирович погорел на жалобе от матери не поступившей в институт абитуриентки. Об этом мне рассказывал Салават Зарифович. Это было в бытность, когда он работал секретарем приемной комиссии.

Суть жалобы в том, что абитуриентку как будто бы пытались изнасиловать в библиотеке студенческого общежития. Причем насильником был не студент, а нелегально проживающий в общежитии разнорабочий. Мать направила жалобу ректору с просьбой проэкзаменовать дочь повторно, поскольку она в момент экзаменов находилась в шоковом состоянии.

Ректор переправил жалобу парторгу Добронецкому, который решил, что их шантажируют, и от жалобы отмахнулся. Но мать не поступившей в институт дочери на этом не успокоилась: написала жалобу министру здравоохранения, академику Евгению Ивановичу Чазову. А время-то было начало перестройки. Горбачев был на пике популярности, и все верили в начало перемен. Евгений Иванович направил в наш вуз комиссию, чтобы она разобралась во всем на месте. Но ректор ситуацию не оценил, комиссию должным образом не принял. В конечно итоге не известно, к какому выводу пришла комиссия, но наш ректор написал заявление «по собственному желанию».

Объявили конкурс на вакантную должность. Тогда это было впервые. До этого кадровая политика определялась сверху. Ректора должны были выбрать на ученом совете тайным голосованием. Правом голоса, помимо членов ученого совета – профессоров, обладала и небольшая часть делегированных на совет студентов.

На должность ректора было три самовыдвиженца: доцент Рустем Игоревич Литвинов, профессор Ильдус Анварович Латфуллин и профессор Ильхам Шакирович Насыбуллин, и началась закулисная, подковерная борьба.

Для профессора Латфуллина на первом месте было дело, он был требовательный, но не дипломат, непредсказуемый для некоторых профессоров и неудобный.

Кандидатура Литвинова серьезно не рассматривалась. Профессора и в мыслях не могли допустить, чтобы они снимали перед доцентом шапку. К тому же желательно было, чтобы ректором был нацкадр, а Литвинов по этому критерию не проходил. «Ректором у нас должен быть, – говорил тогда нам шеф, – перво-наперво дипломат». «А в чем должна состоять его дипломатия?» – спросил я его. «Чтобы сам жил и другим давал».

Выбрали ректором Ильхама Насыбуллина. Он многих устраивал. В отличие от своего предшественника, он не ютится в трехкомнатной квартире – живет на широкую ногу.

Наш шеф с ним в приятельских отношениях. Когда он только что пришел на кафедру, то мне и Салавату, а мы тогда не были у него в черном списке, он рассказывал: «При строительстве КАМАЗа, согласно договору, сотрудники института проводили диспансерное обследование инженерно-технического персонала завода. Я ездил на завод с Ильхамом Шакировичем на пару. У каждого из нас был хоздоговор – ставка старшего научного сотрудника и не более. Тогда была строгая экономическая дисциплина. Но мы все равно стригли одну овцу дважды. Ездили не одни, а прихватывали с собой по группе студентов. Они работали и набирали нам материал для докторской. Мои студенты измеряли инженерам давление, считали пульс, прослушивали сердце, легкие, снимали на портативном аппарате электрокардиограмму, а у Ильхама, бегая по цехам, измеряли шум, вибрацию, запыленность и другие параметры. Он возглавлял кафедру на санитарно-гигиеническом факультете. Потом эти данные мы обрабатывали статистически и получали нужные цифры. Меня с докторской зарубили, а Ильхам через ученый совет и ВАК проскочил». «А вас-то почему зарубили?» – спросил я шефа. «А потому, что я написал, что условия, в которых работают инженеры на заводе, способствуют развитию гипертонической болезни».