Книга Киевский лабиринт - Иван Любенко

— Ну-у, допустим, — неуверенно кивнул полицейский, — это мы, конечно, проверим. Но вопросов к вам, батенька, все равно много. Например, как вы оказались в магазине Гиршмана?

— Я туда зашел, — не без иронии ответил статский советник.

— А зачем?

— Третьего дня купил у него часы для своей жены (кстати, она тоже отдыхает вместе со мной, но приехала раньше). Подтверждением являются как сами часы, так и квитанция на их приобретение, которая в данный момент покоится на вашем столе. Я был вынужден вновь наведаться в этот магазин, поскольку часы перестали идти. Что здесь подозрительного? Откровенно говоря, вы бы и сами могли сделать такой вывод, изучив сей платежный документ.

— Это уж позвольте мне решать, как вести допрос лица, подозреваемого в тройном смертоубийстве и грабеже.

— Послушайте, я же сам просил соединить меня с полицией. Телефонистка это подтвердит. Да разве стал бы я дозваниваться до дежурного, если бы был убийцей?

— А вот потому и звонили, чтобы отвести от себя подозрение. Ничего не скажешь — умно-с! — Ткаченко поднялся, обошел стол, уселся напротив и спросил: — А теперь, сударь мой, ответьте: почему вы брали телефонную трубку через платок? Боялись пальчики оставить, да? Почему расхаживали и рассматривали трупы? Я надеюсь, покойного не обыскивали?.. Собирались сообщить нам о преступлении уже после того, как утолили свое любопытство? А могли бы и сразу городового окликнуть. Но вы этого не сделали.

— Видите ли, — неохотно начал объясняться Клим Пантелеевич, — с седьмого года по середину четырнадцатого я входил в сословие присяжных поверенных и имел практику в Ставропольском окружном суде. Для того чтобы доказать невиновность моих подзащитных, мне иногда приходилось отыскивать настоящих преступников. На моем счету немало раскрытых убийств. Вот и здесь я непроизвольно принялся осматривать место преступления, ведь я брался защищать только тех подсудимых, в чьей невиновности был абсолютно уверен… Да и потом, а что, если бы преступник еще оставался там? Возможно, я бы его и задержал.

Полицейский, казалось, Ардашева не слушал, он смотрел в пол и размышлял о чем-то своем. Вдруг сыщик поднял глаза и спросил:

— Где, говорите, практиковали? В Ставрополе?

— Именно.

— А вот это, душа моя, мы сейчас и проверим. — Он радостно потер руки и выбежал из комнаты.

Прошло несколько минут, и дверь открылась. В ней, как в картинной раме, появился образ… Каширина, помощника начальника сыскного отделения города Ставрополя. Антон Филаретович был тот же самый — маленький, толстый, с бегающими злыми глазками — но теперь какой-то обрюзгший и осунувшийся. Проплешина стала заметнее, усы поседели и опустились вниз, почти как у запорожского казака с известной картины Ильи Репина.

— Аа-а?! — Будто онемев, он показал пальцем на Ардашева и выдавил: — Вы его что, арестовали?

— А это уж, свет мой, Антон Филаретович, от вас будет зависеть.

— Антон Филаретович! Какими судьбами? — улыбаясь, воскликнул Ардашев. — Как видите, ваша мечта сбылась: меня заковали в цепи. А там, как вы и предсказывали: дальняя дорога и пересыльная тюрьма.

— Что же вы молчите, друг мой? — осведомился начальник сыскного. — Вы узнаете этого человека или нет?

— Это Клим Пантелеевич Ардашев, служил когда-то в МИДе, потом у нас адвокатствовал. Два года назад уехал в Петербург… простите, Петроград, придя наконец в себя, — произнес Каширин. Повернувшись к начальнику, он добавил: — Разрешите, Николай Дмитриевич, вас на два слова… лучше в коридоре…

— Извольте, — пожал плечами Ткаченко и вышел.

— Господа, а как же насчет кандалов? — крикнул им вдогонку скованный цепями статский советник, но дверь уже захлопнулась.

II

— Слава богу, разрешилось недоразумение, и временный мой начальничек во всем разобрался. А так, признаюсь, человек он трудный, и местами даже бестолковый, несмотря на то что грамотного интеллигента из себя корчит. А вот скажите, разве может хохол быть интеллигентом? Не-а, ни в жисть! — подливая в чай Ардашева гавайский ром, рассуждал старый знакомый из южной губернской столицы. — А знаете, что я вам скажу: меня это тройное убийство вообще не интересует. Мне на него — тьфу-тьфу — наплевать. Не мое это дело. Какая мне разница, кто здесь кого и за какие грехи порешил? Меня известный вам Ефим Андреевич Поляничко сюда за другим, более важным делом откомандировал. Вот и комнатку местные сыскари выделили, хоть и маленькая — зато с окном, и вид хороший — прямо на сквер… Вы, Клим Пантелеевич кушайте, не стесняйтесь, — Каширин придвинул гостю вазу с пряниками.

— Кстати, как он там поживает? — тепло улыбнулся бывший адвокат. — Пенсион ведь давно заработал, а не успокаивается — все со злом борется…

— А! — махнул рукой полицейский. — Только, что кажный год обещает уйти. Вот уже и надворного получил, а все сидит. Но уверяет меня, что осенью освободит место. Вы же знаете, я этого светлого дня уже девять лет жду. В прошлом месяце титулярного пожаловали… Поощрений и благодарностей у меня — стены в Зимнем дворце можно оклеить. И медалька… А как я банду Рваного брал! И ведь не побоялся тогда, смело на пулю пошел! Да… ранили‑с, но ничего, шрамы затянулись. Эх, Клим Пантелеевич, дорогой вы мой! Помните, как мы славно на «Королеве Ольге» по Средиземному морю вояжировали! Помните? Как жили — не тужили… А какие мадамы по палубе фланировали!.. А теперь — война, калеки на улицах, вдовы в черных платках…Зачем? Кто все это выдумал?.. А царь-батюшка наш, — он понизил голос почти до шепота, — как заводная механическая сорока, все о патриотизме талдычит… Оружием трясет, германца напугать хочет, а зад-то у солдата голый, и в котелке у него тюря! И невдомек государю нашему самодержцу, что у народа терпения почти не осталось. А что будет, когда оно совсем кончится? А я отвечу: смоет всех одной волной. И меня, и вас, и всю августейшую семью — всех! — Каширин плеснул в пустой стакан чистого рому и выпил залпом, как водку. Зажмурился, занюхал рукавом и продолжил: — Правда, кровавое варьете продлится недолго. Всем скоро свобода надоест. И вот тогда живоглоты выберут из своих рядов самого чудовищного и жестокого правителя. Бояться его будут, как кролики удава, смотреть снизу вверх, отдавать ему на заклание жен, детей, родителей и славить, славить, славить!..

— Здесь с вами трудно не согласиться. Но уж слишком жуткую картину вы нарисовали. Прямо апокалипсис какой-то. Признаться, не хотел бы я дожить до такого времени.

— Не волнуйтесь. Вас и меня убьют в самом начале. Меня ведь в Ставрополе многие не любят. Да и вы тоже вызываете у народа зависть и злобу.

— Разве? Вот уж не знал, — покачал головой Ардашев.

— Да-с. Вы слишком успешный, вам все удается, а это многих раздражает.

— Откровенно говоря, я об этом не задумывался. А впрочем, возможно, так оно и есть, — кивнул Клим Пантелеевич. — Однако хотелось бы узнать, за каким делом вы сюда командированы, если даже тройное убийство на Крещатике вас не особенно беспокоит?