Книга Книга колдовства - Джеймс Риз

Какая-то деталь — не помню какая — подсказала мне, что «красавчик моряк» сошел с корабля в одном из калифорнийских портов. Кто знает, не выжил ли его Диблис? Должно быть, разразился какой-то скандал? Может, ему пригрозили военным судом или перспективой некоего скоротечного суда, когда не придется рассчитывать на защитника? Не могу сказать. Никогда не выпытывала у Каликсто подробностей. Как бы там ни было, «красавчик моряк» сбежал, а Кэл, брошенный на произвол судьбы… alors,[18]дальнейшую судьбу красивого юноши с таким пятном на репутации можно было легко предугадать. Достаточно сказать, что, когда корабль снова вышел в море, на долю бедняги выпало самое бесчеловечное обращение. Не знаю, долго ли ему пришлось страдать, но мне слишком хорошо известно, что на деле сам срок не столь важен: дух может поддаться насилию и сломаться в течение дня, часа или нескольких минут, и этого уже не поправишь. Я знала это слишком хорошо.

Тою же ночью на борту «Афея» Каликсто суждено было подвергнуться еще более страшным унижениям. Кок говорил такие вещи, что я не дерзну запятнать страницы моей книги его чудовищными речами. Между прочим, он настолько распалил себя своими инсинуациями, что…

Helas, надо все-таки рассказать. Внезапно вскочив на ноги — настолько проворно, насколько позволяла его комплекция, — Диблис пересек каморку и подскочил к клетке, чтобы излить семя на ее прутья. Оно осталось там, а сам кок удовлетворенно рухнул на койку. Его дыхание было тяжелым и частым, что неудивительно, если учесть количество выпитого им рома, ибо даже я чувствовала, как от него несет перегаром. Будь у меня спички, я подожгла бы исходящие от него алкогольные испарения, чтобы воздух в его легких вспыхнул. Я наблюдала, как тяжелеют его веки, как они закрываются. Мозг Диблиса затуманивала подступающая дрема, и открой Диблис глаза в тот момент, он увидел бы, как я парю над ним в воздухе, пристально разглядываю его, как я закипаю. И я знала, что вскоре он погрузится в сон — такой темный, глубокий, поистине дьявольский, что невозможно себе вообразить. Но прежде ему пришло на ум сделать еще кое-что. А именно: он решил заключить с Каликсто соглашение. Он сохранит все в тайне при условии, что юноша согласиться оказывать ему знаки внимания вроде тех, какие он оказывал красавчику моряку во время плавания в Калифорнию. Таким мерзавцам, как матросы «Афея», достаточно намека, чтобы они набросились на мальчишку. А вот если Каликсто согласится…

Helas encore,[19]Каликсто разрешил Диблису разукрасить свою молодую кожу при помощи чернил и иголок.

Да, он позволил сделать на себе татуировки. Причем хохочущий Диблис предложил разметить Утенка так, как это делают мясники, разделывающие туши: подбедерок, филейная и лопаточная части, грудинка и так далее. Навечно, синими несмываемыми линиями.

Нужно было иметь извращенное воображение, чтобы предложить такое. Могла ли я смириться с тем, что его юное тело будет осквернено, и смотреть, как радуется этому Диблис? Нет, не могла. Я не должна была допустить, чтобы Каликсто согласился.

Однако я слышала собственными ушами, что жертва приняла предложение как должное.

Но что юноше оставалось? Если бы он не согласился, мучитель оставил бы его до утра в клетке. Я хорошо видела, что Диблис укрепил крышку, а щеколду замкнул на специальный запор. По сути, у Каликсто не оставалось иного выхода. Он не только согласился на чудовищный договор, но и молил безжалостного тюремщика выпустить его. Слава богу, Диблис, взяв со стола небольшой ключ, вставил его в замок, имевший форму сердца, и со скрежетом повернул. Замок со щелчком открылся. Если бы этот дьявол не освободил пленника, я бы спрыгнула, чтобы сделать это сама. Или сумела бы справиться с замком прямо оттуда, где я находилась, и каким-нибудь колдовством заставила взорваться разом и замок, и черное сердце Диблиса.

Но этого не произошло, ибо кок отпер клетку собственноручно. К моему изумлению, едва юноша вскочил на ноги, он сразу же заставил своего врага поклясться, что тот ни за что не выдаст тайну мне!

Именно так. Кэл взял с Диблиса обещание, что старик ни за что на свете, ни единым словом не расскажет об этой истории мне.

И Диблис действительно поклялся — хотя его клятвы стоили меньше, чем источаемые им спиртные пары, — а потом рухнул обратно на свою койку. Это действие сопровождалось треском дерева, усилившим эффект, а потом раздался громоподобный храп. В этот миг я и надеялась, и боялась, что Кэл расквитается со спящим Диблисом. Но нет — обнаженный юноша выбрался из клетки, заполз на койку, свернулся калачиком и заплакал, отвернувшись от своего мучителя. Его спина была чиста и безупречна, я не смогла рассмотреть на ней ни единого пятнышка — за исключением веснушек, созвездием окружавших вздрагивающие плечи. У бедного мальчика не хватило сил даже на то, чтобы натянуть одеяло и унять сотрясавшую его дрожь, вызванную не холодом, но стыдом и позором.

Прежде чем отвернуться от этого жалкого зрелища, я посмотрела еще раз долгим взглядом на юношу и явственно увидела — да, увидела — то, чем собирался украсить его Диблис: синие татуировки.

Я не могла допустить, чтобы это свершилось. Я еще не знала, как поступлю, но Диблис не получит Каликсто. Ему не удастся сделать стыд и позор несчастного мальчика несмываемыми.

Да, я преисполнилась решимости. Той ночью я увидела сон, в котором Каликсто снова и снова упрашивал, умолял, настаивал, чтобы его прошлое осталось тайной для меня. Для меня, извечной хранительницы всяческих тайн. Не привыкшей стыдить, но уставшей стыдиться. Отчего? Почему? Конечно же, Кэл знал, что я не причиню ему вреда, даже если узнаю о нем все. Разумеется, ему было прекрасно известно, что я ни за что не использую его тайну ему во вред, как могли бы сделать другие. Неужели он предположил, что я упрекну его за то, что некогда он отдавался — телом ли, сердцем или же тем и другим — тому «красавчику моряку»?

На этот вопрос, как и на множество других, был лишь один ответ: моему Каликсто небезразлично мое мнение о нем. Значит, я сама тоже ему небезразлична. Никто не испытывал ко мне подобных чувств очень, очень давно.

В ту ночь на шхуне долго плакал уже не один человек, а двое.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

…Мы томимся,

Как крысы, обожравшиеся ядом,

Неутолимой жаждой, пьем — и гибнем.

У. Шекспир. Мера за меру

(Перевод М. Зенкевича)

Утром следующего дня Каликсто вышел на верхнюю палубу полностью одетым, хотя накануне на нем не было ничего, кроме уже описанных мной парусиновых брюк и линялой красной рубахи. Теперь же, несмотря на летнюю жару — к полудню море почти закипело, — он натянул поверх них поношенный свитер из шерстяной пряжи синеватого цвета, некогда окрашенной в цвет индиго. Эта одежда была юноше великовата, так что пришлось укоротить рукава, отрезав совсем износившиеся манжеты. На свитере зияли дыры, а в прорехах виднелась кожа, которую юнга как будто хотел спрятать от Диблиса. Но никакая одежда не могла спасти парня от мучившего его стыда, равно как и от того, на что юноша сам дал согласие — во всяком случае, не возразил. Вечером ему предстояло покрыться позорными татуировками, чтобы развлечь алчущего потехи вечно пьяного Диблиса.