Книга …И рухнула академия - Елена Мищенко

– Ребята! Я здесь больше ни минуты находиться не могу. Здесь же тоскливо, как в этнографическом музее. Как вы можете здесь жить? Вы же урбанисты, такие же как и я. Лично я немедленно уезжаю.

Должен отметить, что мы совещались недолго.

– Обожди нас, мы сейчас.

Решили ехать в Ялту, а там дальше видно будет. В Ялте и автобусы, и троллейбусы, и теплоходы.

Автобус пришел полным. Вышло два человека, но от этого внутри свободнее не стало. Либерман тут же набросился на водителя:

– Шеф! Возьми в автобус!

– А я тебе говорю, что у меня не поезд. Уже семь стоячих и представитель из центра. Я же не резиновый.

– Шеф, подвези. Ты же клевый водитель, что тебе три человека?

– А я тебе говорю, что у меня автобус, а не паровоз.

– Шеф, я здесь больше ни минуты находиться не могу. Я порешу себя. Без ножа режешь.

Его напор и пятерка сверху сделали свое дело. Мы оказались в автобусе. Это путешествие трудно было назвать приятным. Ехать стоя по бесконечным серпантинам – удовольствие ниже среднего. В Ялте у автобуса нас встречала женщина с криками:

– Кому переночевать? Хороший дом, хороший сад. Три остановки троллейбуса и десять минут хода. Всего по рублю с человека.

Собрали группу человек десять и поехали. Вышли из троллейбуса по команде энергичной дамы и пошли. После получаса ходьбы окружающее жилье кончилось. Перешли на козьи тропы. На солидной высоте, когда уже готовились к скалолазанью, с дикими криками встретил нас ее сумасшедший супруг и сразу же начал идиотский научный диспут. Либерман его просто отпихнул. Тогда он бросился ко мне.

– Вот ты, – кричал он мне, – отвечай! Трубка длиной один метр, торчит сверху вниз, заткнута с одной стороны. Какое в ей давление? Отвечай немедленно. Ну? Ага! Не знаешь! А теперь слушай внимательно! Я командир старых партизан. Здесь был наш главный рубеж. Тут будет установлен памятник.

И он командирским жестом указал на дачный сортир, в котором была установлена параша в память о его бывших конфликтах с прокуратурой. Паспорта у нас отобрали якобы для прописки. Нас разместили на больничных металлических койках, которые располагались прямо в саду под абрикосовыми деревьями. Голос командира старых партизан звучал до двух часов ночи. Он импровизировал на научные и партизанские темы. В заключение он сказал, показывая на маленькую собачку-дворняжку:

– Ты не смотри, что она такая тихая сучка. Это шотландская овчарка, никого из дома не выпустит!

Ночью мы стали обдумывать план побега, хотя все осложнялось отсутствием паспортов и забравшей их хозяйки. В половине четвертого раздался крик:

– Альма! Сучка ты такая! Куда удрала? Кто людей стеречь будет? Завтра же пулю в живот. Пристрелю сучку, как есть! Я командир старых партизан. Я всех немцев перестрелял в Крыму! Стрельну раз, и тебя нет, пуля в животе! Вот сучка блудливая! Опять удрала! Опять мне вместо нее людей стеречь!

Когда мы покидали утром сие гостеприимное жилище, хозяин попытался вручить мне женский паспорт, уверяя, что сразу узнал меня по фотографии, потому как командир старых партизан.

В Ялтинском порту наши пути разошлись. Мы со Светой достали палубные билеты на теплоход до Херсона, а Либерман решил плыть в Сочи. До пяти часов кантовались в городе, а в пять сели на теплоход и отчалили. Спали, как и все пассажиры с палубными билетами, под звездами на палубе на чемоданах, благо погода была чудесная. А утром прибыли в Херсон. Здесь с билетами было проще. Во-первых, пароход шел до Киева три дня, проходя все шлюзы. Во-вторых, проезд на пароходе не оплачивался командированным. Мы посчитали оставшиеся ресурсы, и я решил шикануть. Мы взяли отдельную каюту со всеми удобствами на верхней палубе. Сдав чемоданы в камеру хранения, мы отправились осматривать город. Город производил тихое приятное впечатление.

После всех дорожных передряг хотелось спокойствия, а посему мы направились отдохнуть в городской парк. При входе стоял киоск все с теми же «товарами курортного спроса» – шляпы, косынки, пластмассовые пальмы, «мидален» – два яблочка, одна груша, кисть винограда, сделанные из папьемаше и привязанные проволочкой к желтенькой тарелочке. Афиши в парке обещали массу развлечений:

«Площадка для игры в домино и шахматы. Игра с личными домино и шахматами»

«Бильярды! Игра с персональными шарами, взятыми в пункте проката.»

«Вечер книги. Вечер обслуживает духовой оркестр!!!»

В общественном туалете, который пришлось посетить, тоже висел большой плакат: «Соблюдайте правила пользования уборной». Правила почему-то не были приведены. В будочке продавали синее мороженое.

Называлось «сливочное». Очевидно, было сделано из слив. Мы съели мороженое и, проигнорировав бильярды и рекламируемые забавы с личными домино, не дожидаясь бала книги с духовым оркестром, двинулись в порт.

Дорога домой была истинным отдыхом. Три дня тихого плавания с шлюзованием, остановки у причалов в небольших городках, где можно было за копейки купить яблоки, абрикосы и вареную кукурузу, нехитрые обеды, приготовленные судовым коком.

И, наконец, киевский речной вокзал – произведение Вадима Ивановича Гопкало – в свое время известного как самого молодого лауреата Сталинской премии. Впоследствии я с ним неоднократно встречался в Союзе архитекторов. Но пока я был еще молодой специалист. Меня больше привлекал знакомый Подол, на котором мы оказались, стоя в очереди в ожидании такси. Я бы мог попасть домой, просто сев на фуникулер, но нужно было проводить Свету. Подол в то время был довольно тихой частью города, и для меня это название было связано с моими предками.

СИНАГОГИ

На Подоле, на Межигорской, в свое время жили мои дедушка и бабушка, которых я уже в живых не застал. Дед был отличным фотографом. Семья, как и у всех в те времена, была большой: четыре дочки и три сына. Отец был младшим. Война разметала всех по белу свету. После войны опять съехались в Киев, но не все. Кто-то не захотел возвращаться, кто-то погиб в Бабьем Яру. Один мой дядя находился в Киеве до последнего дня, до самого прихода немцев, и на все предложения уехать, отвечал: «Я не могу. Я же главный бухгалтер конторы, у меня ключи от сейфов, а все куда-то исчезли». Он так и остался, храня свои ключи, даже тогда, когда появились объявления, напечатанные на серой оберточной бумаге и расклеенные на домах и заборах в центре и на окраинах со страшным обращением ко «всем жидам города Киева».

Еще накануне этого кошмарного события его встретил супруг моей другой тети – украинец Никита Осипович. Он уговаривал его не идти по этому объявлению, покинуть город, подумать, как можно скрыться, обещал попробовать помочь. Но, к сожалению, уже было слишком поздно.

В Бабьем Яру погибли и родственники моей мамы. Поэтому я всегда так трепетно относился к вопросу увековечения памяти погибшим, к созданию мемориала в Бабьем Яру. Но вот уже прошло более полувека, а его все еще нет…