Книга Парижские истории - Дмитрий Якушкин

Из подземного выхода метро «Одеон» поднимаются еще люди и тоже направляются в «Дантон». У стойки мест на всех не хватает, и посетители теснятся чуть поодаль, но так чтобы можно было дотянуться до сахарницы.

В «Дантоне» вывешены фотографии, на которых запечатлены это же кафе и перекресток, какими они выглядели лет сто назад, и, судя по снимкам, принципиально мало что изменилось. Утром обретаешь уверенность в живучести этой культуры начинать день у стойки кафе. Про себя хочется произнести: «ничего не меняется».

В Париже тысячи кафе, баров, ресторанов, брассери — при всей условности такого деления, и среди них сотня неплохих. На эту тему можно писать культурологические исследования и издавать альбомы. Сперва кажется, что они похожи друг на друга, потом начинаешь их различать. Есть по-настоящему старые, есть подделывающиеся под старые. Теплое чувство к ним всем, вместе взятым, заложено с советских времен, когда мечтали о том, чтобы сидеть за маленьким столиком и долго пить кофе. Подходящие для этого места располагались в основном в треугольнике Таллин — Рига — Вильнюс, и до сих пор трудно избавиться от чувства некоторой раскованности и свободы, когда переступаешь порог кафе в Париже, пусть даже самого обычного. Не обязательно знать название, помнить адрес, обозначать угол дома — какое-нибудь кафе всегда будет рядом.

При этом среди них есть несколько культовых мест, магических имен. Из разряда того, что французы называли одно время модным английским словом must, симпатично акцентируя звук «ю». Один раз сходить можно и, пожалуй, нужно, не обязательно подряд или с определенной целью, а положиться на обстоятельства, в свободном режиме, под настроение, чтобы не превращать это в экскурсию с завышенными ожиданиями.

Кафе «Флор», «Де Маго» и ресторан «Липп» на бульваре Сен-Жермен, брассери «Куполь», рестораны «Ротонда» и «Клозери де Лила» (самое дорогое из них сейчас заведение) — на Монпарнасе. Там же кафе попроще «Селект» и неплохой рыбный ресторан «Дом», тоже попавшие в анналы истории, но не делающие сегодня из этого культа. У них разные по уровню и ценам меню, разная публика. В некоторых практикуется даже отсев посетителей — вежливый, но твердый, так что первое впечатление может быть испорчено навсегда и второй раз прийти не захочешь. Если только не зайти сюда с кем-нибудь из постоянных гостей, для кого держат стол, да еще и в определенном месте зала, как того требуют соображения высшей дипломатии, чтобы оппоненты не сталкивались лоб в лоб, жены не видели любовниц и не было бы неуместных просьб дать автограф. Подобной строгостью всегда славился «Липп». Но может ли ресторан с такой «раскрученной» историей долго оставаться «затворником», работать только для своих и пренебрегать случайными клиентами, начитавшимися разных знаменитых книг иностранцами?

Вместе с тем особых примет у этих заведений может и не быть, внешне все почти такое же, как и у соседей. Неоновые вывески, застекленные витрины, захватывающие часть тротуара, запотевающие зимой, открытые летом; казалось бы, стандартный набор в меню. Как и везде, здесь также осуществляется операция, свидетельствующая о невероятной стабильности жизни, — каждое утро, 365 дней в году стулья сначала выносят на улицу, а вечером убирают. Днем стулья развернуты так, что люди сидят лицом к улице. Кафе предназначены для того, чтобы смотреть на парижский мир, а не прятаться от города. Интерьер? Найдутся другие кафе и рестораны с отделкой, достойные Красной книги, если бы таковая имелась.

Первые отчетливые, хоть и заочные представления об исторической роли этих парижских кафе почерпнуты из трехтомника воспоминаний Эренбурга. На примере его мемуаров, опубликованных в 1960-е, задумываешься, в частности, о том, почему некоторые путевые очерки не устаревают и сохраняют живучесть, пусть и не могут больше играть роль гида, потому что сменились вывески и исчезли названия.

В парижских главах Эренбурга названия «Ротонда» и «Клозери де Лила» упоминаются через страницу. Даже первый его роман начинается с такой фразы: «Я сидел, как всегда, в кафе на бульваре Монпарнас перед пустой чашкой и ждал, что кто-нибудь освободит меня и заплатит шесть су терпеливому официанту». Позже, уже в Москве, следователь с Лубянки скажет писателю: «Я вас видел часто в „Ротонде“». Персонажи Эренбурга часами не встают из-за столиков — непонятно, когда они успевали создавать свои картины и книги. Сам писатель тоже работал прямо в кафе. Поздние поколения иммигрантов будут подражать этой манере. Оказываясь в 6-м округе сегодня и проходя мимо кафе, иногда отмечаю про себя, сколько я увижу человек, погруженных не в ноутбуки, а именно в блокноты или подписывающих открытки.

Попав в «Ротонду» впервые, я удивился, когда прочитал на обложке меню фамилию Ленин. Не в том смысле, что это не соответствовало какой-то условной революционной морали или выглядело чем-то запрещенным. Когда в другой стране замечаешь табличку с именами Ленин и Троцкий, то ломается представление о них как о мифе. Сам факт, что с ними за столиками могли сидеть Пикассо и Модильяни, добавляет таким политическим символам плоти.

Еще один неустаревающий источник информации — тексты Хемингуэя. Но мне нравятся упоминания, которые обнаруживаешь случайно, когда читаешь или пролистываешь в магазине книги. Александр Родченко, приглашенный в Париж для оформления советского раздела выставки декоративного искусства, описывает свою жизнь в ежедневных письмах жене: «Меня все ждут в „Ротонде“. Все знают, что я в Париже, а все не иду, — Пикассо, Леже или разные русские». Или у Джеймса Болдуина в «Комнате Джованни» главный герой, одолеваемый сомнениями, бежит в кафе «Селект» на Монпарнас, чтобы поговорить с кем-нибудь из близких и излить ему душу, но там никого не оказывается в тот момент…

Через эти знаменитые кафе и брассери прошло несколько волн творческих людей. «Флор», «Де Маго» и «Липп» — вообще очень старые места, появившиеся сразу после Франко-прусской войны. Популярны они были всегда, но в постоянное место встреч и обмена идеями их превратили «группы влияния», состоявшие из близких друг другу художников, поэтов, политиков. В ХХ веке это происходило трижды — до и после Первой мировой войны и в 1950-е годы. Во время оккупации выбирали «Флор», потому что там топили.

Увлекательное занятие в этих стенах — оценивать, как соотносятся прошлое и день нынешний. Да, прежние великие ушли, с ними вообще уже давно наблюдается известный кризис. Вполне вероятно, новые мыслители собираются совсем по другим углам. И все-таки это не одни лишь декорации. Дело не в том, что их интерьер чаще всего не претерпел радикальных изменений — более того, он специально сохраняется таким, каким был прежде. Поднимитесь на второй этаж «Флор», чтобы воспользоваться туалетом, и увидите еще одну «достопримечательность» прежнего Парижа — так называемую «мадам пи-пи», собирающую вместо упраздненных сантимов интернациональные евро.

И не в том дело, что в этих заведениях волей-неволей эксплуатируется тема великого прошлого, о чем говорит количество продвинутых американских и японских туристов, сидящих здесь совсем «как Сартр». Секрет в сохранении этими ресторанами своей системы опознавательных сигналов.

Остаются идущие из прошлого схемы общения с официантом, с метрдотелем, с таким колоритным персонажем, как дама за специальной стойкой «на кассе» (уходящая профессия), которая, помимо финансовых операций, зорко следит за рассадкой и порядком в зале. В кафе «Флор» — возможно, наиболее живом месте среди этих священных чудовищ — время дня определяется по типажу гостей. Сначала кажется, что здесь оживленно всегда, но наиболее востребованные часы — утром и в воскресенье в обед. В основном собирается творческая публика, которая пишет, вещает, философствует, издает и даже придумывает одежду (рядом, например, расположен офис «Сони Рикель»). На веранде из них никто не сядет, «профессиональные» места находятся в глубине зала и на втором этаже, хотя ни правил, ни ограничений по рассадке вроде бы нет. Если человек назначает встречу во «Флор», для меня это определенный знак. Он посылает сигнал о своей профессии, месте в обществе, предпочтениях.