Книга Падшие в небеса.1937 - Ярослав Питерский

– Я верю, Паша.

– Так что плохого в моей фамилии? Клюфт? Вера Клюфт? По-моему, будет звучать неплохо!

Вера кивнула головой:

– Мне тоже кажется. Только вот моему отцу, ему не докажешь. Ему не нравятся немцы. Он говорит, что в Испании они задушили революцию.

Павел отпустил ее руку. Пройдя к столу, сел и, налив себе чая, раздраженно сказал:

– В Испании революцию задушили не немцы, а фашисты. Это большая разница.

– Я ему тоже об этом говорила, – оправдываясь, ответила Вера.

Она подошла к Клюфту сзади и, обняв его за шею, наклонилась к его лицу:

– Но он меня не слушает. Говорит, все немцы фашисты.

– Ты тоже так считаешь?

– Дурачок! – Вера поцеловала Павла в щеку и прижалась к нему всем телом.

– Нет, правда? Я же не виноват, что у меня отец был немцем, дед был немцем. Но они жили тут, в Сибири, уже двести лет! Они лечили людей! Что тут плохого?!

– Паша. Почему ты передо мной оправдываешься? Мне-то все равно, кто ты по национальности! Ты мой самый любимый человек! Я люблю тебя! Паша, мне все равно, кто ты, хоть вождь племени из Африки! – Вера отпустила объятия и села рядом с Клюфтом за стол.

Он, опустив голову, сидел и молча, смотрел на пол. Щукина улыбнулась и вновь погладила Павла по волосам:

– Паша, в конце концов, мне жить с тобой. И не надо расстраиваться насчет моего отца! Ну, он такой человек! Он так считает! Паша! Ну что поделаешь?

– И все равно мне обидно. Что такого, что я немец? Что в этом такого? Я ж не виноват?

– Нет, конечно! Немчик ты мой дорогой! – Вера потянулась и поцеловала его в щеку.

Клюфт немного успокоился и грустно улыбнулся:

– А знаешь, на работе меня никто до сих пор вот не корил в этом. В национальности моей. Странно.

Вера насторожилась:

– А что, могут укорить?

– Ну, не знаю. Вот мне статью редактор приказал написать. Про буржуазного националиста, прокурора района Таштыпского. Он хакас по национальности. Вот такая петрушка.

– А ты?

– Что я?! – не понял вопроса Павел.

– Ты согласился?!

– Вера! Как ты можешь? Как я могу не согласиться! Если бы ты знала, я сейчас на самом передовом краю борьбы! Знаешь, сколько среди нас затесалось этих перевертышей-троцкистов, бухаринцев? Куча! Завтра выйдет номер, почитай мою статью! Про Минусинск почитай! Узнаешь! Про вредителей! Она на первой полосе будет! Я сейчас, Верочка, как говорится, ударная сила редакции! И то ли еще будет! То ли!

Вера совсем погрустнела. Она опустила голову. Потянувшись за стаканом, отпила уже остывший чай. Клюфт погладил ее по руке:

– В чем дело, Вера? В чем дело?

– Я боюсь, Паша.

– Чего?

– Ты же сам говоришь, пока тебя никто не укорил в твоей национальности.

– И что? И не укорят!

– Да нет, ты не понял. Ты еще, Паша, ничего не понял.

– Да что я должен понять?

– Ой, Паша! Страшно мне. За отца страшно. За других людей, которые говорят такие же вещи. Страшно. Они словно заколдованы!

– Ты о чем?

– О том, Паша. Они все вдруг стали искать врагов! Вот и ты…

– А что я?

– Что ты говоришь, Паша? Что ты говоришь, ты послушай себя со стороны!

– А что такого я сказал? – Клюфт опешил от рассуждений Верочки.

– Да ничего. Ты тоже ищешь врагов. Ищешь. Специально. Говоришь про них. А если их нет?

– Кого? – не понимал Клюфт свою возлюбленную.

– Ну, врагов, Паша. Врагов. Если они просто выдуманные?

– Как это выдуманные? – разозлился Клюфт. – Я же сам их видел! Они сидели.

– И что? Они признались? Они говорили, что вредили нам?

– Да… – Павел вдруг понял, куда клонит Вера.

Ему стало не по себе. Она говорила почти его же мысли. Его позавчерашние мысли! Он действительно смотрел на тех людей на скамье подсудимых в Минусинске и сомневался. Он сомневался в их показаниях! Он говорил об этом Смирнову! Но потом, потом он почему-то стал, уверен в их виновности, и вот его любимая говорит ему его, же мысли. Его сомнения!

Вера продолжала грустно говорить. Она словно исповедовалась. Павел боялся ее прервать. Голос был тихий и ровный. В нем почти не было интонаций. Просто мысли вслух. Страшные мысли Верочки:

– Паша. Вы все как ослепли! Вы все озлобились! Одумайтесь! Вы стали злые. Что за сумасшествие? Паша, это страшно! Страшно! За последние полгода мне стало страшно жить! Все друг друга подозревают! Говорят о каких-то врагах! Ищут каких-то вредителей! И радуются, радуются, когда их находят! И вот ты! Паша, и ты! Мой отец говорит мне по вечерам страшные вещи! Он говорит о врагах на его заводе! Какие враги? Там не было никаких врагов! А совсем недавно арестовали его товарища – дядю Леву Розенштейна! Они с моим отцом дружили лет двадцать! Я выросла с его детьми! Мы вместе играли! И что? Дядя Лева оказался вредителем! Он оказался врагом и, как потом сказал отец, агентом английской разведки! Шпион! Понимаешь, Паша, дядя Лева – шпион! И отец в это поверил! Он радовался, что его арестовали и поймали! А я знаю дядю Леву! Какой он шпион?! Ну, какой он шпион? Ерунда какая-то! Я думала, что ты, ты-то вот работаешь в газете и будешь знать, что происходит! Но вижу, я ошиблась. И ты туда же! Ты строишь планы! Какие планы, Паша? Поймать врагов народа?

Павел обомлел. Его любимая говорила страшные слова. Слова, которые, могли крутиться в голове, но которые никогда нельзя было произносить вслух! И он слушал эти слова. Он! Он дал клятву Смирнову никогда не говорить и не слушать об этом! Он нарушил клятву! И заставила его нарушить его любимая! Его самый дорогой и близкий человек, Вера, та, за которую он готов отдать все, даже жизнь.

– Пойми, Паша. Это страшно. Страшно.

– Вер, ну если это есть, как этого бояться? – слабо попытался протестовать ей Клюфт.

– Что есть? Ты веришь в это? Паша? Ты веришь, что те люди в Минусинске были врагами?

Павел задумался. Он ничего не ответил. Щукина ухмыльнулась и, грустно улыбнувшись, продолжила:

– Паша, а если тебе завтра скажут: вот она – вредитель! Она, Вера Щукина, вредитель, враг народа! Ты поверишь?

– Ну что такое ты говоришь? Вера! Как ты можешь? Ты уже переходишь границы допустимого! Ты бьешь ниже пояса!

– Нет, Паша, я просто спрашиваю. И хочу понять, как ты себя поведешь в такой ситуации?

– Что? Да какая там ситуация? Вера, успокойся! Ты просто расстроена. Ты утрируешь все! Тебе все кажется в черных тонах, такое бывает! Верочка! Подумай лучше о нас! Зачем ты говоришь все это страшное и нелепое?