Книга Жена авиатора - Мелани Бенджамин

Итак, я хранила в памяти наш утренний полет и старалась убедить себя, что он значил для него больше, чем постановочное публичное выступление вместе с Элизабет, мамой и Кон. Но время шло, зима сменилась весной, а я не получала никаких новостей о полковнике. Интерес газет к его персоне не уменьшался. Наоборот, он только нарастал, поскольку полковник продолжал совершать полеты по стране, летал в Латинскую Америку, объединяя страны и континенты, проповедуя пассажирские полеты, занося на карту маршруты, ставя новые рекорды по скорости и дальности полета с почти уже надоевшей регулярностью. Чуть не каждый день появлялись слухи о его помолвке, поскольку теперь, когда мир нашел своего героя, все с нетерпением ждали, когда тот обретет свою героиню.

Имя Элизабет возникало не однажды в качестве подходящей кандидатуры. Мое – никогда. Очевидно, посол Морроу имел всего лишь одну дочь, достойную упоминания.

Итак, я погрузилась в свои занятия и делала все возможное, чтобы не обращать внимания на газеты и кинохронику. Еще более жадно, чем обычно, я обратилась к своему дневнику. Всегда была такой – могла собрать воедино свой разрозненный мир, лишь занеся его в дневник.

Мои страхи, однако, оставались прежними; после поразительной близости, возникшей между нами с полковником во время полета, остальное наше совместное времяпрепровождение во время каникул было всего лишь данью вежливости, и ничем больше. Я была уверена, что он забыл обо мне, даже когда цеплялась за воспоминания, становившиеся с каждым часом все слабее. Но время шло, и наконец я с трудом могла отличить, что придумала, а что было на самом деле.

Как-то в апреле, в одну из суббот, устав от книг, газет и себя самой, я попросила у Бэйкон ее олдсмобиль и поехала на крошечное летное поле около Нортгемптона. Я заплатила пилоту пять долларов, чтобы он поднял меня в небо на биплане, который был гораздо меньше того, на котором я летала с Чарльзом. Устроившись на сиденье, я пристегнулась и надела летные очки. Мне казалось, что я никогда не делала этого раньше. Потом – этот танец, этот балетный прыжок, когда самолет оторвался от ухабистой земли и, как будто затаив дыхание, завис на мгновение перед тем, как начать подниматься вверх, вверх, вверх…

Это мгновение вернуло все ощущения, которые я испытывала во время первого полета с Чарльзом. Слезы полились по лицу, и я попыталась себя убедить, что это слезы счастья, а не горького разочарования.

Этот полет был короче, чем первый, – просто быстрый пролет над колледжем, во время которого я представляла, как все мои друзья носятся по зданию, как колония термитов. Когда мы приземлились, я почувствовала себя значительно лучше. Я вернула себе обратно сердце, так поспешно отданное Чарльзу Линдбергу, и надежно спрятала его. В один прекрасный день я буду в состоянии отдать его кому-нибудь еще. Тому, кто действительно этого захочет.

– Энн, Энн! Эй, Энн!

Я повернула голову и застыла на жестком сиденье; машинально выпрямилась, только теперь заметив, что все тело застыло, пальцы окоченели. Неизвестно, сколько я просидела, погруженная в свои мечты.

– Который час? – спросила я Бэйкон.

– Пять часов, – сказала она, теребя на шее нитку жемчуга, совсем как Клара Боу[12]; моя подруга из своих густых золотисто-каштановых волос даже сделала прическу, как эта кинозвезда, – здесь карточки.

И она бросила маленькую белую картонную коробку на мой стол.

– О, – я раскрыла коробку и вытащила карточку; на ней была кайма цвета нашего класса – лиловая, с печатью Смита «Образование – ключ к будущему».

– Ты можешь поверить, что мы уже почти бакалавры? Черт возьми, я вообще сомневалась, что закончу это заведение, ей-богу!

Бэйкон бросилась на свою узкую кровать, и пружины древнего матраса заскрипели, как старые ржавые дверные петли.

– Я тоже в этом сомневалась, – сказала я, – не думала, что ты сдашь французскую литературу!

– И не сдала бы, если бы не ты! Энн, как думаешь, ты в этом году получишь какие-нибудь награды? Бьюсь об заклад, тебя наградят за письменную работу!

– Ох, сомневаюсь. – Покусывая губу, я старалась не думать об этом. Меня попросили участвовать в состязании эссе на приз Элизабет Монтегю[13]и в состязаниях в поэзии и прозе на приз Мэри Августы Джордан. Но, конечно, я не выиграю.

– Я уверена, что известна только тем, что я дочь посла, – вслух подумала я, – другая дочь посла к тому же.

– Что? – Бэйкон оторвалась от последнего номера «Вэнити Фэр». – О чем ты говоришь, черт возьми?

– Ты знаешь. Ну, колледж и все такое. Но что будет потом, Бэйкон? Я не могу этого себе представить. Не могу представить, что я когда-нибудь чем-нибудь смогу прославиться, например… – Я прикусила язык как раз вовремя.

Я не хотела произносить его имя вслух. Возможно, в первый раз меня потянуло на подвиги более грандиозные, чем литературные призы и полномочия посла, эти положительные, респектабельные достижения, одобренные моими родителями.

– Кто об этом думает? – проговорила Бэйкон, возвращаясь к своему журналу.

– В том-то и дело! – вырвалось у меня, как будто разбуженной от спячки стройным, высоким юношей с голубыми глазами. – Никто! Никто даже не думает об этом, мы ведь такие… такие всем довольные! Но ради чего все это, зачем мы это делаем? Зачем стараемся так сильно? Что мы должны делать со всем этим – быть такими же, как наши матери, и все?

– Мы выйдем замуж. Вот для чего это все. Мы выйдем замуж за таких же умных, многообещающих молодых людей из Принстона, Корнелла, Гарварда или Йейля. Будем коллекционировать серебро и фарфор, начнем устраивать приемы – сначала скромные, сама понимаешь! Потом у нас появятся дети и более обширные дома, все больше серебра и фарфора и все более роскошные приемы. Наши мужья будут приходить домой каждый вечер в одно и то же время, и мы будем смотреть на их надоевшие лица за обеденным столом. Может быть, нам повезет, и время от времени они будут брать нас в Европу. Если нам не повезет, они станут политиками, и нам придется перебраться в Вашингтон. Мы будем играть в теннис и гольф и стараться держать себя в форме и душевном спокойствии.

– Звучит ужасно.

– Так оно и есть. А может, и не так. Я не отказалась бы от дома на Лонг-Айленд и счета у Тиффани!

– А как насчет любви? Как насчет страсти? Как насчет… большего?

Я швырнула карандаш в сердцах – драматический жест, который удивил нас обеих. Бэйкон подняла карандаш и подала его мне. Брови, подведенные, как у кинозвезд, поползли ко лбу от удивления.

– Что с тобой сегодня, Энн?