Книга Герой советского времени. История рабочего - Георгий Калиняк

Человек я покладистый и люблю человечество. Поэтому без особой печали (я решил сделать приятное [работнику уголовного розыска]) покинул этот городок с первым попутным товарняком, оставив несъеденный завтрак в Вышнем Волочке.

Таких путешественников-«дикарей» много бродило по Великой железнодорожной державе.

На четвертый день я прибыл в столицу – город Москву. Почему-то никто не встречал меня с цветами. Я даже не упоминаю о ковровой дорожке, медноголосом оркестре, почетном карауле, да и о всех прочих атрибутах встречи высоких гостей. Наверно, Москва надеялась, что я проследую с песнями в другой город.

Даже носильщики, на что обходительные чиновники, равнодушно пробегали мимо меня точно я человек-невидимка. Правда, багажа у меня не было даже в карманах. Он даже не прорисовывался в туманной дымке будущего. Но все же из вежливости они могли [бы] предложить мне свои услуги.

Вообще, железная дорога относилась к нам, вольным странникам, довольно прохладно.

На товарный поезд нужно было садиться на ходу и обязательно с противоположной стороны по отношению к вокзалу. И нужно было угадать тормозную площадку, не занятую кондуктором. То же самое нужно было проделывать, садясь на пассажирский поезд, с той разницей, что следовало оседлать лестницу (подножку) первого вагона после почтового.

Ехать на подножке, когда поезд мчится больше шестидесяти километров в час, – приятного мало. Тело немеет от напряжения, и ты ждешь и ждешь остановки, чтобы передохнуть. Но паровоз не обращает на это внимания и знай себе накручивает на колеса километры. Одно хорошо при такой езде: в самую жаркую погоду не нужно вытирать пот, и не кусают комары.

Но теперь такое путешествие невозможно. На товарных вагонах ликвидируют тормозные площадки, а на пассажирских вагонах лестничка закрывается заподлицо. Так что любителям-туристам нужно приспосабливаться ездить в вагоне зайцем. А это создает неудобство для пассажиров с билетами, а вольного туриста лишает романтики при передвижении по железной дороге.

Михаил Иванович Калинин принимал недалеко от Кремля во Втором доме Советов. Несколько дней мне пришлось дожидаться приемного дня вместе с десятками ходоков из деревень.

Время ожидания ушло на знакомство со столицей. Особенно сильного впечатления она на меня не произвела. На ней лежал отпечаток нашей тогдашней бедности и неухоженности. Чувствовалась хаотичность дореволюционной застройки. Необлицованные камнем набережные Москва-реки производили грустное впечатление. И только Красная площадь и Кремль, храм Василия Блаженного оставляли неизгладимое впечатление. Это был чудесный, неповторимый дар наших далеких предков нам, живущим в двадцатом веке.

В конце долгого июльского дня я приходил в Александровский сад и садился на скамейку, возможно, на ту, где сидели Маргарита и Азазелло, и ожидал звонков сторожей, призывавших покинуть сад в связи с наступлением ночи.

Услышав колокольчики сторожей, я исчезал в зарослях кустов, где меня ожидало газетное ложе. Под мелодичный перезвон Кремлевских курантов я спокойно засыпал. Погода благоприятствовала моим дачным наклонностям. Стояла июльская сушь. Такой ночлег мне обходился дешевле, чем тем, кто ночевал в самых дешевых гостиницах. К тому же я находился под покровительством зеленого друга. Мой пустой карман не становился еще более пустым от пребывания в столице.

В день приема в секретариате товарищ с иконописным лицом старого большевика мне популярно объяснил, что товарищ Калинин по вопросам трудоустройства не принимает.

Я примерно представлял результаты поездки, а поэтому без особой печали отправился в Питер, не беспокоясь о том, что мой проездной билет остался в кассе Ленинградского вокзала города Москвы.

Не хочу кривить душой. Некоторое огорчение я все же испытывал. Во-первых, я не смог засвидетельствовать глубочайшее уважение всесоюзному старосте (так часто именовали тогда Калинина). А товарищ Калинин из-за усердия секретарей лишился общения с будущим законным гражданином прекрасного города на Неве.

И еще одно обстоятельство заставляло меня сожалеть о несостоявшейся встрече. Если бы она состоялась, то при случае в году воробья, можно было бы сообщить собеседнику о том, что в году соловья[32] я встречался с М. И. Калининым в Москве. Мы тогда обсудили международное положение, но время было ограничено и встречу пришлось сократить. Это бы подняло меня в глазах собеседника, да и я сам почувствовал бы, что подрос на целый миллиметр.

Вот такие удары по человеческим страстям получают молодые люди в больших приемных у секретарей.

Не спеша, пересаживаясь на узловых станциях, я к концу третьих суток возвратился в Ленинград и встретился с Левантом. На совместном заседании сторон был решено по тому адресу, куда я ездил, отправить энергичное письмо. Письмо ушло, и мы стали ждать.

И тут вмешалось в мою судьбу школьное братство, благодаря которому я поступил на работу в артель «Кожметаллоштамп» в качестве ученика прессовщика с личным окладом в семнадцать рублей.

Вместе со мной работали: Яша Хесин, Моисей Шванштейн и Коля Берман. Занимались мы, ученики, тем, что на ручных прессах из обрезков кожи штамповали что-то похожее на восьмерку. Эти восьмерки девушки нанизывали в определенном порядке на проволоку, и получался коврик для ног. Эти коврики охотно раскупали в Пассаже.

Мы страстно добивались работы. Мы изголодались по работе, а поэтому нас не нужно было подгонять. Мы работали, не отрываясь от своих прессов от звонка до звонка, прихватывая иногда выходной день.

Артель состояла из восьми человек, которые только присутствовали и вели бесконечные разговоры. Собственно говоря, мы, четыре ученика, и столько же девушек обрабатывали и кормили всю эту артель.

Председатель артели был умный, энергичный, с железной хваткой делец. Думаю, на Западе он был бы не последним бизнесменом. Соломон Равич был движущей силой этой артели. Такие артели, как наша, появились в результате НЭПа. В каждом городе они возникали десятками, а в Ленинграде сотнями. Они плодились, как грибы после теплого дождя.

Остатки промышленников, финансистов, торговцев, кустарей, которые во время военного коммунизма были ограничены Советской властью в своих капиталистических устремлениях и были принуждены затаиться, как тараканы в полу, с объявлением НЭПА они решили, что наступила их пора. Изголодавшись по аферам, спекуляциям и прочим видам нетрудовой деятельности, они повытаскивали припрятанные ценности и стали открывать магазины, фабричонки, мастерские, столовые под вывеской артелей. Они бешено разворачивали свою деятельность и гребли большие деньги.

Для нэпманов были открыты игорные залы в лото, рестораны, рысистые бега и даже ночной клуб на Владимирском проспекте, где теперь Драматический театр. В этом клубе всю ночь шла картежная игра. Был тут и ресторан, где можно было в кругу себе подобных тряхнуть мошной, развлекаясь с ночными дивами.

Что-то похожее происходит и теперь. Если в двадцатые годы НЭП был объявлен сверху, то в семидесятые годы он возник сам по себе из низов. Так называемые шабашники (18 миллионов) одиночки и артели, используя государственный транспорт, электроэнергию, инструменты, материалы, выполняют любые работы как в городе, так и в деревне. Делают они это в большинстве случаев добротно и зарабатывают хорошие деньги.