Книга Шторм - Эйнар Карасон

Мы ходили в торговый центр и покупали продукты по сниженным ценам; говяжий фарш или курицу, иногда даже копченую грудинку — все, что можно было съесть, ну и, конечно, ящик пива. В датском ящике тридцать бутылок. Может показаться, всей семье хватит на целые выходные, даже если пить довольно много. А потом мы направлялись домой прямо с магазинной тележкой (хотя это было запрещено), чтобы не тащить ящик на себе, готовили, ели, пили пиво, иногда смотрели телевизор в гостиной или слушали музыку, а ящик с пивом стоял на балконе, там была раздвижная дверь, широкая такая стеклянная ширма высотой во всю стену, она плавно скользила в сторону, и когда нужна была следующая бутылка, кто-нибудь говорил: «Не забудь и про меня», возможно, это было излишество, но все же мило, мы хорошо проводили время, где-то около полуночи врубали какой-то рок на полную катушку, Стеффа и дети уже давно спали, а мы умудрялись еще переорать эту гремящую музыку, соседи стучали в стены, по потолку и батареям, когда же ящик подходил к концу, мы заваливались спать, часто прямо в одежде. Но похмелье наутро было вполне сносное, ведь так уютно проснуться в доме, когда ты часть чего-то целого, поклевать что-нибудь на завтрак, посидеть на балконе, если позволяла погода, подставив лицо солнечным лучам, Шторм ставил на магнитофоне что-то тихое и теплое, а потом к вечеру мы выбирались с пустым ящиком в торговый центр и повторяли весь ритуал заново…

В субботу вечером часто шли прямые трансляции футбольных матчей из Англии, и было в кайф спокойно смотреть игру, сидя в большой гостиной с холодным пивом. Мы чему-то улыбались и постепенно выпивали весь ящик, второй за выходные, и поэтому по субботам мы оказывались еще пьянее и неспокойнее, отправлялись шататься по городу в поисках паба или какой-нибудь исландской тусовки. Это могло быть чревато, поскольку Шторм заражал меня своими речами о том, что все вокруг дураки, убогие идиоты, — была у него такая способность загонять людей в рамки, навешивать на них ярлыки; был, например, в городе один парень, который учился на специалиста молочной промышленности и рекомендовал всем пить молоко, он был родом с севера Исландии, хотя и приехал сюда из Сельфоса, больше о нем и говорить-то нечего; он пьет «моло-ко-о-о!», передразнил Шторм, выделяя последнее слово и произнося его на северный манер, а как-то еще добавил: «Очень даже может быть, что он слушает рок-музыку, но это все равно в первую очередь вульгарный тип, который пьет моло-ко-о-о». И теперь, когда мы по ночам встречали подобных личностей, я — пьяный, агрессивный и насквозь зараженный оценками Шторма, этим его презрением к людям — уже просто не мог быть вежливым и беспристрастным и позволял себе странные выходки, сыпал насмешками, вот, например, приходит этот парень с севера и пытается что-то сказать, а я ору ему в лицо: «Слушай, приятель, пей свое моло-ко-о-о!» — другому досталось: «Ты бы зубы почистил да пивка попил!», а третьему: «Дружище, тебе подтяжка лица совсем не повредит!» — или: «А чего ты рожей как толстоморд, а походка чего утиная?» — и, конечно, меня быстро невзлюбили, стали гнать отовсюду, и зачастую я, к своему удивлению, замечал под конец добродушную улыбку Шторма, он сидел и спокойно беседовал со всеми этими простаками, в адрес которых буквально только что отпускал унизительнейшие комментарии…

Вот так все и было. В воскресенье я часто просыпался дома, в общежитии, один, в ужасном похмелье, с чувством вины и чуть не плача, но терпеливо сносил этот день и в понедельник снова приходил в школу. Иногда просыпался у Шторма и Стеффы, конечно, там было уютно, так сказать, мягкое приземление, по воскресеньям попоек мы почти никогда устраивали, крайне редко, ходили просто в портовый кабак, где Шторму были не очень рады, особенно если там оказывался кто-нибудь из завсегдатаев, которые знали, что он приехал в Данию penge at hente[20], — но Шторм не обращал на это никакого внимания, злые языки мира сего его не тревожили…

Прошла первая зима. Летом я уехал домой работать. И увез с собой теплые воспоминания об Оденсе, был готов осенью вернуться, там ведь меня ждало не только одиночество в общежитии, но и набеги в дом Шторма, к концу лета я по ним прямо соскучился, Шторм сказал, что он тоже, ну это понятно, ему ведь почти не с кем было общаться — я получил от него открытку, и это ведь кое-что значило, поскольку Шторм вовсе был не любитель писать; в открытке говорилось: «Скоро ты уже приедешь, а то я с ума схожу на этой Планете обезьян. A? Remember: Home is where the heart is. A? Just give me two good reasons, why I ought to stay[21]. А? Шторм…»

Я вернулся, и все пошло, как и раньше. Было здорово, по крайней мере вначале. Я рассказывал ему кой-какие истории из дома. По-моему, отличные, хотя Шторму больше нравилось говорить самому. Он мог по новой разделывать свою исландскую команду на фарш. Слушать это было все-таки забавно. Мы поехали в центр, купили ящик пива и принялись пить. И на следующий день. Прекрасные были субботние вечера, особенно в начале осени, до ноября, погода хорошая и можно позагорать на южном балконе, из гостиной доносится музыка, в руке холодное пиво. Но иногда мне вдруг начинало казаться, что долго это не продлиться. Мы давно уже обо всем поговорили, несколько раз пооткровенничали, я знаю, я иногда бываю искренний, как дурак, а Шторм запоминал все, что я ему говорил, стал подшучивать над моим страхом, что я могу заболеть, и прочие вольности себе позволял. Складывалось ощущение, что он взялся и за меня. Иногда я осознавал, что он ловко заставляет меня выболтать почти что угодно после десяти бутылок пива. Все это отнимало время, не говоря уж про похмелье: в выходные я больше ничего не успевал, даже когда у меня и бывали какие-то дела. И по понедельникам учиться было тяжело, я был угрюм, соображал плохо, стал бросать какие-то курсы. Почти три дня уходило на борьбу с собой, затем снова наступала пятница, и в списке задач было лишь поскорее закончить дела и добраться до Шторма, а потом шла череда зимних воскресений, когда я впадал в мрачное уныние и раздражение, потому что выходные стали утомлять однообразием, я устал от того, что постоянно пьян и ничего не успеваю, то и дело обещал себе следующие выходные провести дома, заняться учебой, посидеть в тишине. Но легко сказать. Привычка — огромная сила, и каждую пятницу я просыпался с каким-то щемящим чувством в груди, с радостью, что учебная неделя заканчивается; по пятницам в школе всегда царило приподнятое настроение, почти все предвкушали что-нибудь интересное, поездки, вечеринки; обсуждали это на переменах, да и преподаватели тоже были легки на подъем, и у меня самого появлялся настрой сесть на автобус и поехать к Шторму, купить ящик пива, приготовить что-нибудь и поесть, а не тащиться в одиночестве домой и торчать там за письменным столом с циркулем, транспортиром и калькулятором, — это подождет, думал я, и ехал к Шторму, только усталый и сердитый на самого себя, а у них в гостиной я был неискренен и уныл, даже зол, «Кинкс» эти не смолкали, все те же истории, те же необоснованные суждения о всех и вся. И Шторм это заметил. На десятой бутылке начал вытягивать из меня, не беспокоит ли меня что-нибудь. «Нет-нет…» — отвечал я, понимая, что теперь должен следить за языком. Но выложил все как есть. И он рассердился, когда я сказал, что считаю посиделки у него пустой тратой времени. Он ведь всю неделю ждал этих совместных выходных не меньше, чем я. Он звонил мне уже в среду или в четверг уточнить, приду ли я в пятницу. Ну ладно, заметано… И мне пришлось просить прощения за такую неблагодарность к нему и Стеффе, они ведь хотели, чтобы мне не было скучно и одиноко в незнакомом городе, в котором я никого не знал. И я попытался дипломатично объяснить, что в этом-то и дело: я ни с кем не знаком, потому что ни с кем, кроме них, не общаюсь. Я здесь уже два или три года, и иногда меня приглашали на какие-то вечеринки, туда-сюда. «Да? И куда же, например?» — поинтересовался Шторм. «Ну, в школе, в общежитии, сходить куда-нибудь», — ответил я. «В общежитии?» — переспросил Шторм. И начал сыпать язвительными замечаниями о развлечениях в общежитии, которые от меня же и слышал, он выучил все наизусть, подправил стиль и спросил, неужели я это предпочел бы посиделкам у него. Естественно, я вынужден был сказать, что нет, дабы прекратить этот разговор, отдохнуть, попить пива, подумать о своем… Два или три раза весной и в начале лета я к Шторму на выходные все же не ходил, а оставался дома, пару суббот провел в читалке, невероятно много успел, побывал на одной тусовке в общежитии, там была тоска смертная, но в другой раз попал на вечеринку с народом из школы, и там было даже ничего, многие хотели со мной поговорить… Естественно, в те выходные меня грызла совесть, что я бросил Шторма, я представлял себе, что он сидит один над ящиком пива, грустный и одинокий, поэтому я звонил и в пятницу, и в понедельник, чтобы сообщить, что не выбрался, потому что дел много, и это можно было бы счесть за правду, если бы я до этого не раскололся, что мне надоели наши посиделки, так что я и сам считал все это предательством и неблагодарностью, а позже узнал, что он все выходные пил с Кудди, был мертвецки пьян и, чего уж сомневаться, осыпал меня не слишком лестными характеристиками…