Книга Граждане Рима - София Мак-Дугалл

— Зз-а ч-ч-то? — продолжал повторять он, как заика. Ему показалось, что откуда-то доносится плач Танкорикс, но самой ее не было видно.

Приска, отвечая ему, но не глядя на него, твердила одно:

— Он изнасиловал мою дочь.

— Изнасиловал? — глупо повторил Сулиен. Катавиний слегка выпрямился, но глаз так и не поднял.

— Она сама так говорит? — спросил Сулиен с таким видом, как если бы в комнате никого не было. Едва он сказал это, как перед ним, словно чертик из табакерки, выскочила двенадцатилетняя Танкорикс, обезумевшая от ярости и отчаяния. Неужели она…

— Катавиний! — крикнул Сулиен, на сей раз действительно отчаявшись, но все еще уверенный, что Катавиний сделает хоть малейшее движение, хотя бы попытается. — Катавиний, вы же знаете, что я никогда бы, что я…

Наконец Катавиний посмотрел на него — и в этом не могло быть сомнений — умоляюще. Но Катавиний лишь поднял на миг глаза, полные жалкого бессилия, — и тут же отвел взгляд, когда стражники силой вывели из дома Сулиена, который теперь был уверен, что твердо знает лишь одно: Катавиний все понял. Он понял, он знал, но ни тогда, ни позже, когда Сулиену выносили приговор, так ничего и не сделал.

Итак, Сулиен всю жизнь был чьей-то собственностью и не чувствовал этого, но, не окажись он рабом, не было бы никакой лжи и никакого ареста, и если бы он оказался римским гражданином, каким всегда бессознательно считал себя, то и речи бы не было о распятии, что бы он ни сделал.

Глазок в двери открылся снова. Половинки часа все еще проносились до неприличия быстро. Сулиен даже не поднял голову, чтобы вскользь увидеть глаз и часть щеки, и вряд ли слышал, как удаляется часовой. Немного погодя откуда-то снаружи донесся тупой и тяжелый звук удара по металлу. В одной из камер заключенный стал вопить и ругаться.

Пара минут прошли с поразительной оцепенелой быстротой, а затем послышался негромкий щелчок, не похожий на звук открывающегося глазка. Сулиен почувствовал, как мышцы его плеч, и без того напряженные, сводит судорогой, потому что это был звук ключа, поворачивающегося в замочной скважине, а стало быть, время вышло и они пришли отвести его к кресту.

Но катер еще не остановился…

Затем дверь потихоньку открылась и закрылась, и в маленькой камере оказалась худенькая девушка с длинными мокрыми волосами, которая повернула к Сулиену свое бледное лицо, словно озарившееся сквозь пласты отчуждения, пока не обрело черты его сестры, всплывшие на поверхность с семилетней глубины.

Уна так устала, что ее тело казалось ей похожим на какой-то заржавевший механизм, но, пока она сидела, сжавшись в комок за газовым коллектором на задней палубе, ей приходилось держать все свои чувства начеку. Когда офицеры когорты взошли на борт катера, ей пришлось мысленно уставить палец на каждого, чтобы при случае ненавязчиво заставить их обходить подальше ее жалкое убежище. Даже когда офицеры расселись в кубрике, на реке еще оставалось много народу, которого следовало опасаться: купцы и палубные матросы на других баржах, а с наступлением утра все большее число прохожих, сновавших по набережным. И постоянно каждая ее изможденная клетка, как свинцовое грузило, тянула ее на дно безразличия: ей даже казалось не важным, что случится с Сулиеном или с ней самой, если она сейчас растянется на палубе, закроет глаза и позволит слабеющему мозгу окончательно затухнуть. Но она все же держалась, сидя прямо и превозмогая боль, пока катер с трудом прокладывал себе путь вперед. По крайней мере дрожь немного поутихла. Утро теплым сиянием приникло к ее озябшей коже, хотя ночной холод застоялся во всем теле.

Наконец катер выбрался за пределы Лондона и поплыл вдоль тяжелого черного квадрата тюремного корабля. Уна почувствовала, как катер вздрогнул и остановился, немного накренившись в коричневых водах, когда опускали сходни. Затем она услышала клацающие шаги девяти заключенных, которых гуртом перегнали на паром, среди них был и ее брат. Она, не двигаясь, сидела за ящиком, поэтому ей не удалось увидеть его, но он был там, там, как правильно уловленная нота после семи лет молчания, в этом не могло быть ошибки.

Уна поняла, что, несмотря на долголетнюю уверенность, что найдет брата, она была совсем не готова к этой встрече. Незнакомые горькие слезы навернулись на ее воспаленные глаза, и ворчливый голосок внутри стал плаксиво причитать: «Семь лет, семь лет». С ней еще никогда такого не было. Только иногда, проснувшись после незапоминающегося кошмара, она чувствовала, что щеки ее влажны от слез; она могла не плакать годами. В растерянности она стала сердито тереть глаза, стараясь размазать упрямую влагу. Но трепет чувства, казалось, ненадолго вдохнул в нее новые силы, и, когда катер развернулся и тронулся обратно к Лондону, она снова обнаружила в себе способность думать.

Они проверяли заключенных каждые полчаса. Плохо, об этом она не подумала. И все же за полчаса, если побег пройдет незаметно, они смогут уйти достаточно далеко. За пределами Лондона река стала спокойнее, поэтому Уна осторожно поднялась на ноги, чувствуя, как суставы ее протестующе скрипят, будто за ночь она постарела лет на пятьдесят, и, ползком прокравшись вокруг мостика, заглянула в кубрик. Просто теперь она чувствовала себя увереннее — шум двигателя почти полностью заглушал ее легкие шаги, и не было нужды оказывать воздействие на психику офицеров.

Их было четверо, и у всех в кобурах были тяжелые револьверы. А за ними, на стене кубрика, висел ящичек с ключами на электронном замке. Уна в нерешительности прикусила губу. Затем, на мгновение напрягшись, вытянула комбинацию из памяти ближайшего офицера и снова убежала на корму. Она не видела иного способа достать ключи, кроме как войдя в тесное пространство, где находились четверо вооруженных мужчин.

Уна в последний раз почувствовала слабый приступ паники, но она и вправду настолько устала, чтобы обращать на это слишком много внимания. Правда, действовать было еще рано; ей пришлось дождаться, пока паром не приблизится к захудалой пристани.

Она чувствовала, как там, внизу, камеры набухают ужасом заключенных. Она попыталась оттолкнуть его или, по крайней мере, свести к однородному бормотанию, но она не могла не улавливать в этом гуле одну, отличную от других ноту — это были чувства Сулиена, скользящего от недоуменной недоверчивости к ужасу, до нее донеслось приглушенное эхо боли, когда память о ней поразила его, а за воспоминанием последовал приступ отчаяния. Было ужасно ждать, видя с каждым мгновением приближающиеся кресты.

Затем старые стены Лондона сомкнулись вокруг них, и река снова стала шумной от проплывавших мимо барж и паромов. В таком грохоте все пристани выглядели очень похоже. Уна внимательно следила, но иногда измождение мешало сконцентрироваться, и она словно проваливалась в безразличную ко всему пустоту. Но затем снова обретала бдительность, боясь, что паром уже слишком близко к цели.

Но тут ей показалось, что она узнаёт знакомую красную крышу пакгауза. Прямо по курсу была безлюдная пристань. Через пару минут они проплывут мимо. Пора.

Она встала и успела отступить как раз вовремя, когда один из офицеров вышел из кубрика проверить заключенных. Хорошо — одним меньше. Когда он вернется? Минуты через три?