Книга Домино - Иселин К. Херманн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Простите. Он делает шаг вправо, она влево. Сейчас уже извиняется она. Улыбается. Может, она недавно переехала в этот район? Она красивая. Только пальто вызывающе красное.
Сабатин тоже не знает, сколько сейчас времени. Но она голодна. Именно поэтому она заходит в бистро. Но не только. Ей нужна передышка, прежде чем пойти домой, к семье. У нее была длинная неделя. Вторая половина пятницы всегда кажется ей грустной. Потому что пятницы уже не те, что были раньше. Тогда, в ее детстве. Пятница — не свободное пространство, не торжественная пауза, а суматошный переход ко всему тому, что, уже заранее известно, не успеешь сделать за выходные. В ближайшие пару дней им столько всего нужно успеть. Они только что переехали, и, по мнению Сабатин, самое главное — детские комнаты, так как это залог тишины в других частях квартиры. Франсуа считает, что самое главное — его мастерская. Для него важнее всего оборудовать ее, и тогда покой воцарится везде. Ей надо домой, чтобы помочь детям повесить плакаты в комнатах и обустроиться. Фредерик, которому тринадцать лет, убирается в своем бардаке, десятилетняя Колетт просто организует свой бардак так, чтобы только она знала, где что лежит. Так было всегда. Но Фредерика раздражает, что он до сих пор не может найти геймбой, хотя они переехали десять дней назад. Кроме того, ей нужно помочь Франсуа с мастерской. Она обещала. Но она садится здесь, в «Bouquet du Nord», и до своего возвращения она никто.
Как фотограф, она привыкла улавливать хореографию в движениях людей, ритм в движении улицы, и она просто обязана была заметить мужчину, который выходил, когда входила она.
Она привыкла замечать предметы и расстояния между ними. Она должна была увидеть его. Но она замечает его только когда он делает шаг влево, так что его невозможно обойти. Она видит не только его глаза. Хотя и глаза тоже. Как фотограф, она должна была оценить пластику этой картины. Но она этого не сделала.
Когда выучиваешь новое слово, то кажется, будто оно все время вертится в голове. И ты думаешь, где же оно было раньше? Так вот и с этим мужчиной в светлом плаще. Через пару часов после того, как она наткнулась на него в бистро, он вышел из телефонной будки на авеню Трюден. Завтра она снова встретит его. Два раза. Утром, когда отведет детей на теннис, она увидит, как он переходит улицу Дюнкерк и заходит в тот подъезд, где, очевидно, живет. Чуть позже она увидит, как он снова переходит улицу.
Но именно потому, что она привыкла воспринимать пространство улицы как пространство, сцену, кадр, — она не может не заметить этого мужчину. К тому же на нем светлый плащ. Не он ли играет Коломбо? В таком случае роль была дана ему по ошибке, так как он намного выше, чем Питер Фальк, не такой квадратный и не косоглазый. Вчера, в тот миг, когда они стояли друг против друга в дверях бистро, она обратила внимание не только на его глаза. Но и на глаза тоже. Это забавляет Сабатин. Конечно, она не может видеть его глаза на расстоянии. Но ей кажется, что она уже может их узнать. И думает, что только она увидела одного и того же человека несколько раз за короткое время. Неподалеку от своего дома.
Токе скучает по Роз. Хочет ее. Ему кажется, что прошло уже много времени. Именно поэтому он заходит в ее квартиру. Но там он видит лишь неубранную постель и грязную посуду после завтрака. И никакой Роз. Он начинает нервничать, чувствует раздражение во всем теле, и хотя сейчас день, и он не зажигает электрический свет и находится здесь один, он задвигает шторы. Как-то, однако, по-идиотски получается, что они должны жить друг напротив друга. Он может стоять и смотреть отсюда в свои окна. Хотя ему проще смотреть в окна Роз из своей квартиры. Ведь четвертый этаж лучше видно с пятого, чем наоборот. Сейчас, раз уж он пришел, он подождет. Наверное, она просто вышла за продуктами.
Он долго внушал себе, что их отношения сводятся исключительно к сексу — опасному и запретному. Он не любит признаваться, что отношения с Роз создают определенное равновесие в его жизни и что его заводит собственная языковая скупость. Уклоняться от ответа и быть расчетливым в том, что он говорит и чего не говорит, когда они вместе. Вместо того, чтобы отвечать на один из ее бесконечных вопросов, он может позволить себе пожать плечами.
Сколько можно все скрывать?
Он засучивает рукав рубашки.
Почему ты не отвечаешь? А, Токе?
Я отвечаю, когда это необходимо.
Да, но это необходимо. Она говорит это с надрывом, как плачет голодный ребенок.
И он засучивает второй рукав, поворачивается спиной или идет на кухню, чтобы поставить чайник. И тогда она начинает плакать. А он ее утешает.
Да, но я просто не понимаю, почему ты не можешь развестись. Что-то не очень заметно, чтобы ты был счастлив со своей женой.
Он пожимает плечами.
Ты никогда о ней не говоришь, а когда я встречаю вас на улице, то вы похожи на уставшую друг от друга супружескую пару.
Тишина.
Вы вообще спите друг с другом, а? Да? Ответь же мне!
Мне кажется, тебе надо спросить у нее.
Ее слезы начинаются там, где заканчиваются слова, и она обнажает свою душу снова и снова, а он — он лишь простой зритель.
Если бы не Лулу, их отношения давно бы уже прекратились. Ребенок приоткрыл дверь к тому, что, возможно, называется любовью. Когда он держит ее на руках и она сжимает в своей ручке его указательный палец, он вынужден смотреть в окно, хотя шторы задвинуты. Он вынужден смотреть в сторону в попытке убедить себя, что это сентиментальность. Но это похоже на что-то другое, и это не может не раздражать его.
Токе садится за стол и пытается продолжить рассказ. В кафе все шло как по маслу. А сейчас нет. Электрическое раздражение распространяется по всему его телу. Вообще-то это можно назвать распутством, но это не так. Он не понимает, почему действие рассказа все время поворачивается в эту сторону, ведь он совсем не это хочет написать. Может, он все-таки похотливый? Только бы она скорее пришла. А пока ему надо сделать так, чтобы персонажи делали то, что он говорит.
Или он должен позволить им делать то, чего хотят они. Такое с ним редко бывает. Он думает удовлетворить свою потребность самостоятельно, но решает подождать Роз и посмотреть, как развернется текст.
Когда на часах семь, а Роз все еще нет дома, он уже почти завершил рассказ и кончает до того, как успел расстегнуть ширинку. Черт возьми!
Эрик покорно берет дежурство в клинике. Может, как-то поспешно получилось с мадам Флёри. У пациента из четырнадцатой палаты другая фамилия, у него другое заболевание. Такова жизнь. До тех пор пока не станет другой. До тех пор пока не закончится. Рутина мешает думать. У него есть еще номер телефона в квартире на улице Фобур Сент-Оноре. У нее нет его телефона. Естественно.
Бывают дни, когда все вокруг кажется таким ясным, что можно подумать, у тебя галлюцинации, особенно ранней весной, когда солнечные лучи сильные, как рентген. У него возникает ощущение, что он может видеть насквозь: скелет в голубях, телефонные номера в телефонах, металлическую конструкцию в домах, может видеть и чувствовать тайны, мысли и усталость проходящих мимо людей. Ощущение, что он нажимает на какую-то кнопку и внезапно может все это видеть. Но не сейчас. Так было в детстве — и всегда ранней весной. С тех пор, когда он был еще маленьким, чтобы знать, что у месяца есть название и что название это — март. Это было тогда, когда он жил у бабушки с дедушкой. Тогда его называли просто маленький Зэт. Он был слишком маленьким, чтобы понять, почему он не может жить у мамы с папой. Но он мог видеть сердцевину пятнистых деревьев, не зная, что они назывались платаны, и об этом он рассказывал бабушке.
