Книга Хюррем. Знаменитая возлюбленная султана Сулеймана - Софья Бенуа

Хюррем Султан в исполнении Мерьем Узерли

Нужно указать, что в некоторых источниках говорится, что эта свадьба состоялась только после смерти валиде-султан, матери султана Сулеймана Великолепного. А валиде-султан Хафса Хатун умерла в 1534 году. Напомним, что незадолго до этого – в 1533-м вместе с сыном Мустафой, который достиг совершеннолетия, отправилась в Манису и давняя соперница Хюррем – Махидевран. Но, думается, что правильней будет поместить эти два значимых события после свадьбы падишаха и его Хасеки, которая после церемонии получила по сути неограниченную власть в империи.

В 1555 году Стамбул посетил Ганс Дерншвам, в своих путевых заметках он написал следующее: «Сулейман больше других наложниц полюбил эту девушку с русскими корнями, из неизвестной семьи. Хюррем же смогла получить документ о свободе и стать его законной женой во дворце. Помимо султана Сулеймана Великолепного, нет в истории падишаха, который бы настолько прислушивался к мнению своей жены. Что бы она ни пожелала, он тут же исполнял».

Видимо, Сулейман был слишком откровенен, когда писал своей любимой: «Избрав тебя своей святыней, я власть у ног твоих сложил». Он посвятит своей возлюбленной множество страстных и искренних строк.

Роксолана и Султан. Художник Карл Антон Хакель

Султан Сулейман Великолепный и его подруга Хюррем выражали свои чувства не только пребывая в объятиях друг друга, но в письмах и стихотворных строках. В усладу любимой Сулейман читал стихи, она же, пребывая в разлуке, каллиграфически выводила на бумаге: «Мое государство, Султан мой. Прошло много месяцев, как нет вестей от моего Султана. Не видя любимого лица, я плачу всю ночь напролет до самого утра и с утра до ночи, я потеряла надежду на жизнь, мир сузился в глазах моих, и я не знаю, что делать. Я плачу, и взор мой все время обращен на дверь, в ожидании». В другом письме Хюррем пишет: «Склонившись до земли, хочу поцеловать ноги твои, мое Государство, солнце мое, Султан мой, залог моего счастья! Состояние мое хуже, чем у Меджнуна[2](я схожу с ума от любви)». В другой раз она признается:

Моему пронзенному сердцу нет на свете лекарств.

Душа моя жалобно стонет, как свирель в устах дервиша.

И без лица твоего милого я как Венера без Солнца

Или же маленький соловушка без розы ночной.

Пока читала Ваше письмо, слезы текли от радости.

Может, от боли разлуки, а может, от благодарности.

Ведь Вы наполнили чистое воспоминание драгоценностями внимания,

Сокровищницу сердца моего наполнили ароматами страсти.

Мы помним, что в первые годы их счастливого и страстного чувства султану Сулейману приходилось много времени пребывать в военных походах. Тем не менее эти длительные отлучки не загасили любовь, но лишь дали возможность Хюррем овладеть родным языком ее любимого. И если прежде Сулейман советовался с матерью, ожидая ее советов, то после того, как его Хасеки научилась рассуждать как истинная турчанка, он все больше доверяет и прислушивается к ее мнению. И все же «любовная проза и лирика» занимает главное место в их переписке.

Письмо Хюррем султану Сулейману – в тот момент, когда он был в походе на Венгрию: «Душа моей души, мой повелитель! Привет тому, кто поднимает утренний ветерок; молитва к тому, кто дарует сладость устам влюбленным; хвала тому, кто полнит жаром голос возлюбленных; почтение тому, кто обжигает, точно слова страсти; безграничная преданность тому, кто осиян пречистой светлостью, как лица и главы вознесенных; тому, кто является гиацинтом в образе тюльпана, надушенный ароматом верности; слава тому, кто перед войском держит знамя победы; тому, чей клич: «Аллах! Аллах!» – услышан на небе; его величеству моему падишаху. Да поможет ему Бог! – передаем диво Наивысшего Повелителя и беседы Вечности. Просветленной совести, которая украшает мое сознание и пребывает сокровищем света моего счастья и моих опечаленных очей; тому, кто знает мои сокровеннейшие тайны; покою моего изболевшегося сердца и умиротворению моей израненной груди; тому, кто является султаном на престоле моего сердца и в свете очей моего счастья, – поклоняется ему вечная рабыня, преданная, со ста тысячами ожогов на душе. Если вы, мой повелитель, мое высочайшее райское древо, хотя бы на мгновение изволите подумать или спросить об этой вашей сиротинке, знайте, что все, кроме нее, пребывают под шатром милости Всемилостивого. Ибо в тот день, когда неверное небо всеохватной болью учинило надо мной насилие и в мою душу, несмотря на эти бедные слезы, вонзило многочисленные мечи разлуки, в тот судный день, когда у меня было отнято вечное благоухание райских цветов, мой мир превратился в небытие, мое здоровье в недуг, а моя жизнь в погибель. От моих беспрерывных вздохов, рыданий и мучительных криков, не утихающих ни днем, ни ночью, души людские преисполнились огнем. Может, смилуется творец и, отозвавшись на мою тоску, снова вернет мне вас, сокровище моей жизни, чтобы спасти меня от нынешнего отчуждения и забвения. Да сбудется это, о властитель мой! День мне в ночь обернулся, о тоскующая луна! Мой повелитель, свет очей моих, нет ночи, которая бы не испепелялась от моих горячих вздохов, нет вечера, когда бы не долетали до небес мои громкие рыдания и моя тоска по вашему солнечному лику. День мне в ночь обернулся, о тоскующая луна!»

Тонкий знаток истории и османского колорита украинский писатель П. Загребельный так описал любовную тягу султана к соплеменнице писателя, жившей в XVI веке.

Фаворитка. Художник Рудольф Эрнст

«Она тонко чувствовала момент, когда нужно было быть покорной, и именно тогда бывала покорной, а нынче Сулейману нужно было именно это ее умение, и он весь преисполнился тихой признательностью к Хюррем за то, что она облегчала ему неприятный разговор, ради которого он сюда пришел. А может, пришел, чтобы посмотреть на эту удивительную женщину, на это непостижимое существо, услышать ее глубокий голос, вдохнуть аромат ее тела, ощутить ее ласковое тепло, которое она излучала неустанно, как маленькое солнце, что скатилось с неба на эту благословенную землю. Его поражало ее умение сидеть. Стлалась по коврам, среди подушек, низеньких широких диванов, точно невиданно цветистый плющ. Любила красное, желтое, черное. Небрежность во всем, но какая влекущая! Каждая складка ткани, каждая морщинка, раскинутый веером подол платья, шелковые волны шаровар – все влекло, приковывало взгляд, наполняло его мрачную душу чуть ли не мальчишеским воодушевлением. Иногда было в ней что-то словно бы от подстреленной птички, от сломанного дерева, умирающего звука, а потом внезапно шевельнется, встрепенется, оживет, заиграет всеми жилками, а буйные волосы так и льются и заливают султана волной такого счастья, от которого он готов умереть.