Книга Я чувствую себя гораздо лучше, чем мои мертвые друзья - Вивиан Шока

я не знаю, где ночь, где день,

я не вижу ничего кругом.[17]

Бери меня, теряй меня. Двигайся дальше. Роса на моем цветке была лишь трамплином. А теперь, один за другим, один в другом, мы бежим, бежим все быстрее! Ты впереди, беги, я догоню тебя, перегоню, обернусь и подожду тебя, быть может. Я бегу. Иногда я кричу. Я бегу. Держи меня своим взглядом, не отпускай до последней секунды, я бегу! Иногда я кричу, я плачу и теряю тебя. Ты здесь? Я бегу. Я больше не оглядываюсь назад, я бегу. На залитой дождем ночной набережной любви одно дыхание порождает другое, зрачки устремлены в темноту, рты раскрыты, и мы мчимся вдвоем, как одержимые, за звездой, которую людская молва прозвала падающей с тех пор, как существует мир. Но которую мы все же пытаемся поймать. Несмотря ни на что, несмотря на эту самую молву и наши ограниченные возможности. Мужчина и женщина, мы такие разные. Я никогда не узнаю окончания твоего забега и смогу лишь весьма жалкой мимикой передать тебе, что ждет меня в конце моего. Покажи мне свою звезду…

Может, это и правда безумие. Химера истерички.

Но, похоже, ты держишь в руках другой конец моей мечты…[18]

Опять этот синий цвет? Зачем? Забери меня далеко отсюда, умоляю тебя…

Оргазм – наш сокровенный багаж.

Внезапно я слабею и со стоном ухожу.

Я готовлюсь умереть, ведь это мое наслаждение.

Она держится. Несмотря на яростные удары веслом, на шторм в ее груди, на туман в голове, она держится, челнок на разбушевавшихся волнах: на поверхности кожи, остальное неважно. Ей не нужно ничего другого в его теле, лишь вся его поверхность. И сперма, струящаяся сейчас между ее ног, исчезнет из ее жизни после душа. Она думает: «У нас всегда есть право тешить себя иллюзиями. Этого у нас никто не отнимет».

Бланш прикусила губу, повторила, словно в трансе, что она сумела остаться на поверхности. Они касались друг друга лишь кожей, это быстро пройдет, и она снова будет как новенькая. Для других. Ей хочется выть, она чувствует, как по щекам текут слезы. Клянусь тебе, маленькая дурочка, эта сырость лишь на поверхности. Внутри все сухо и спокойно.

«Пока».

Сегодня ее очередь хлопать дверью гостиничного номера. Она решительно спускается по лестнице, цокая каблуками по плитке, пересекает сумрачный двор отеля и оказывается на тротуаре, залитом зимним солнцем. Она повторяет себе, что все будет хорошо, что она была с ним лишь поверхностно. Что ее сердце осталось нетронутым.

* * *

Она так боялась, что больше их не увидит. Но вот и они, причесанные, приодетые, надушенные. Да, это они, входите, входите…

«Бледная, говорите? Я действительно ощущаю некоторую слабость. Спасибо за стул, Станислас. Да, Габриэль, я бы выпила стакан воды, если вам не трудно за ним сходить».

Они не помнят, чтобы раньше видели ее в таком состоянии.

«Я похожа… На кого? Да, вы правы. Я чувствую себя уставшей, опустошенной. Потрясенной, Жанна, и это тоже.

Нет, ничего страшного, Од, не сжимайте так сильно свои руки. Я просто слишком много работаю. Наверное.

Станислас, не нужно так думать. Ваша группа, напротив, дает мне… массу удовольствия. Работы, да, но также и удовольствия. Мы ведь с вами стали ценить эти встречи, не так ли? Хотя я уже ни в чем не уверена, по правде говоря. Возможно, это лишь мои фантазии. У меня на них большой талант. Но вы свидетели, что я… хотела все организовать как можно проще. Предложить вам поговорить. Мне показалось… что вы стали… реже общаться. И мне больше не хотелось слышать от Виктора, что он привык проводить свои дни в кресле».

Она прекрасно видит, что Виктор совершенно забыл о своих словах. Тогда как для нее это вовсе не пустяк.

«Расскажу вам, как это было. Я только начала здесь работать. Мы едва друг друга знали, кажется, только начался июль, и я заметила Виктора в столовой. Солнце заливало просторный зал, вы пили свой кофе в одиночестве, и я спросила вас своим высоким голосом: „Месье Виктор, а вы чем будете сегодня заниматься?“

Да-да, голос у меня высокий, но тем лучше, если вы его считаете изысканным».

Бланш вспоминает сцену. Сначала она спросила:

«Месье Виктор, а вы чем будете сегодня заниматься?»

Виктор ответил:

«Чем заниматься? Да как обычно, мадемуазель Бланш, буду сидеть в кресле».

Так он ей ответил.

«Я нашла это… несколько ограниченным. Сидеть в кресле. Признаюсь, мне это показалось невыносимым. Я сказала себе, что эти кресла должны двигаться, что вы должны двигаться над ними. Я не могла оставить вас такими – неподвижными, безмолвными. Сидеть в креслах. И потом мы начали занятия в нашей творческой мастерской, и я с гордостью наблюдала, как ваши привычки наполняются воздухом, пространством, движением. Однако сегодня… Сегодня одна из вас сказала мне: Нет. Стоп. Баста. Я предпочитаю свое кресло.

Не понимаю, что произошло. В какой-то момент я, видимо, ошиблась. А может, ошибалась с самого начала. Однако я считала, что наша мастерская идет ей на пользу. Я говорю о Сюзетт.

Вы молчите.

Неужели есть нечто, чего я не предусмотрела?

Вы продолжаете молчать.

Как странно вы на меня смотрите.

Хорошо, Рене, я перестану ходить из стороны в сторону по комнате. Нет, я отвечаю вам вовсе не сухо. Не будем пререкаться. Сейчас мои мысли занимает Сюзетт. Но я хочу, чтобы вы остались, да. Пожалуйста. Помогите мне понять. В конце концов, вы знаете ее лучше меня. И я, должно быть, в чем-то ошиблась».

Ах, как она сердится на себя за это! Если бы только…

«Итак, произошло следующее. Вот уже четыре недели Сюзетт не приходит на занятия мастерской. Нет, Жанна, именно четыре. Никто не подсчитывал? Учитывая, что она немного рассеянна, поначалу я не встревожилась. А потом вы – да, вы, Саша, – первой сказали мне, что ей все это надоело. Помните?»

Не настаивай, Саша не помнит.

«Через неделю я решила ее немного пожурить, для проформы. Впрочем, и по существу тоже: я искренне считаю, что даже отсутствие одного человека нарушает сплоченность всей группы. И потом… Прошло не так уж много времени с тех пор, как Ирма перестала быть среди нас. Живой. Я не хотела, чтобы Сюзетт играла со своим страхом, а также с нашим страхом, заставляя нас думать, что она тоже может умереть, не предупредив нас.

О, только не делайте вид, что вы меня не понимаете! Разумеется, всех нас потрясла смерть Ирмы. Меня, возможно, больше, чем вас. Мы еще не осмеливались произнести вслух это слово. Смерть. С.М.Е.Р.Т.Ь. Смерть Ирмы. Поскольку ее смерть нас пугает, не так ли? Никто не приехал забрать тело. Насколько мне известно, никто из ее семьи не явился сюда, чтобы о ней поговорить. В двадцать четыре часа комната Ирмы была опустошена, вычищена, продезинфицирована, и вы прекрасно знаете, что доктор Перес присоединил ее к своему кабинету. Где похоронена Ирма Дажерман, и похоронена ли она вообще?