Книга Бродяга: Побег - Заур Зугумов

Что касается быта, мы, естественно, жили в более привилегированных условиях, то есть на общем положении, а такое положение обязывает арестанта ко многому. Здесь не существовало таких понятий: не могу, не хочу, не получается, некогда… Было одно понятие: обязан — и этим все сказано. Друзья и земляки нас поддерживали с зоны как могли и чем могли, помимо того, что шло с общака. По лагерным меркам, мы, можно сказать, почти ни в чем не нуждались, до такой степени непритязательны были наши потребности и так высоко было чувство товарищества у всех наших близких, а близкими нашими помимо личных друзей были все бродяги этой командировки.

Прошло около месяца. Мы думали, что так и будем сидеть до суда под следствием в зоне, но для этих целей в управлении была пересылка — Весляна, а точнее, одна из двух ее частей, называемая бетонкой. Вот туда нас и этапировали. Читатель, возможно, помнит, как в предыдущей книге я описывал недолгий путь из Весляны в зону, поэтому не буду повторяться.

Итак, мы прибыли на пересылку без каких-либо задержек и приключений. Я как-то рассказывал об одной из ее частей — «деревяшке», что же касалось «бетонки», то отличалась она немногим. Разве что пол здесь был сплошь цементным, нары везде одноярусными и сидели здесь только отрицаловка под раскруткой и воры. Правда, и отношение мусоров всех категорий к нам было совершенно иным, чем к людям, только что прибывшим этапом и находившимся на «деревяшке». Меня и Артура поместили в одну камеру — № 3, что нас, конечно же, обрадовало. Для администрации пересылки не имело значения — подельники мы или враги; главное, чтобы без кипиша. Здесь, на Севере, для всех, кроме блатных, существовал один устав: «закон — тайга, медведь — хозяин» — так любили выражаться менты этих мест по случаю и без такового. Это было их любимой присказкой.

В камере, где теснились шесть человек, нас встретили чисто по-жигански. Тем более что я повстречал здесь своего старого приятеля и земляка, с которым еще в детстве вместе крал и беспризорничал и которого уже много лет не видел и даже не знал, где он. Это был Юрка Солдат. Артур тоже его немного знал.

Солдат поджег с корешами зону в поселке Вэжаэль и при разборе загрузился сам. Теперь вот ждал суда, как и все мы, сидящие под раскруткой за то или иное преступление.

Но эта приятная встреча с Юркой была не единственной. Как я был рад, когда узнал, что из воров на пересылке сидят Коля Портной и Гена Карандаш.

Уже в день нашего прибытия на пересылку, после вечерней поверки, воры подтянули меня к себе в хату. С Портным и Джунгли я расстался сравнительно недавно, а вот Гену не видел несколько лет.

Как он, бедолага, изменился за эти годы! Я его помнил живым и бодрым старичком, готовым всегда при случае блеснуть тонким юмором и посмеяться. Он был всегда подтянут, аккуратен и одет с иголочки. Теперь же я видел перед собой лишь тень Гены. За эти несколько лет он сильно сдал, осунулся, сгорбился, похудел до неузнаваемости. Да, видно, годы и тюрьма дали о себе знать, ведь ему в то время было без малого лет 65. Думаю, нетрудно догадаться, как мы обрадовались встрече. Карандаша вывезли из сангорода, и куда отправят, он, естественно, не знал и ждал разнарядки.

Дипломат же остался на сангороде, на больничке.

Что касается Портного, то, забегая вперед, скажу, что он так и остался на пересылке и освободился оттуда 25 декабря 1975 года. Я хорошо запомнил этот день, но об этом чуть позже. Увы, мы виделись с ним в предпоследний раз — вскоре после освобождения он скончался. Карандаша же через несколько месяцев после нашей встречи вывезли за пределы Коми АССР, и с ним мы, к сожалению, тоже больше никогда не встретились. Он умер, и, к стыду своему, я даже не знаю, где именно, но точно знаю, что где-то в тюрьме…

Как обычно, время пролетело незаметно, нам было что вспомнить. Перед утренней поверкой я ушел к себе в камеру, и воры пообещали, что постараются перетащить меня к себе, как в прошлый раз, но, к сожалению, не получилось. Особой беды в этом не было. В любой момент, когда ворам было нужно, любой из бродяг или мужиков мог оказаться в их хате до следующей поверки. Все, или почти все, здесь у урок было схвачено.

Порой, живя на свободе и наблюдая за суетой, враждебностью и всякого рода аферами вокруг жилищных вопросов, я всегда удивлялся людям, которые за несколько квадратных метров жилой площади могли поставить ни во что самых близких людей, и это еще мягко сказано. Когда мне попадаются подобные, частенько вспоминается камера № 3 на «бетонке», на пересылке Весляна. И сразу становится ясным, что никто из этих горе-маклеров никогда не испытывал ничего подобного тому, через что довелось пройти нам, а если бы и захотел испытать, то в такую камеру его бы, конечно, не пустили никогда. Место таких чертей на параше. Делайте выводы сами.

Вся камера (где-то 6 x 4 м) была покрыта почти сплошняком деревянными нарами. Лишь где-то около метра от конца нар до дверной стенки был проход, где мог тусоваться только один человек: от параши до противоположной стенки, а точнее, до четверти выпираемой печи, которая доходила до потолка и обогревала зимой две камеры, а топилась из коридора. Это был распространенный вид построек-печей здесь, на Севере.

Спали мы, тесно прижавшись друг к другу, иначе бы всем места не хватило. На один час в сутки всех нас выводили на прогулку и оправку. В камере не было почти ничего лишнего, этакая спартанская обстановка, созданная гулаговским режимом. Ни матрацев, ни подушек — ничего, что могло бы хоть отдаленно напомнить о том, что люди, находящиеся здесь, обыкновенные подследственные, которые имеют право содержаться на общих основаниях. Постель нам заменяли наши личные вещи, которые валялись под нарами. Не было даже радио.

Зато у каждого имелось по нескольку колод стир. Карты были почти единственным нашим времяпрепровождением. Играли мы, естественно, без интереса, на маленькие бумажные кружочки, называемые наклейками. Они лепились на лицо в зависимости от проигранных партий. Длилась игра очень долго и требовала максимальной собранности, памяти и, конечно, ума.

Ни ложек, ни мисок, ни кружек, кроме как во время кормежки, в камеру не давали. Даже попить воды приходилось просить у ключника.

Казалось бы, как можно ужиться в таких условиях абсолютно разным по характеру и привычкам людям? Но все это не было для нас главным. Основным же критерием в нашей жизни оставалось то, что нас объединяла воровская идея. Проведя в этой камере лето и осень, я не могу припомнить, чтобы кто-нибудь из нас хотя бы просто поругался между собой, не говоря уже о чем-то более серьезном. Целый день из нашей камеры доносился смех. Никому и в голову не могло прийти переживать из-за предстоящего нового срока. Это шло вразрез с нашими понятиями.

Как-то в пору моей юности один из авторитетнейших урок того времени, Вася Бузулуцкий, спросил у меня: «Как думаешь, Заур, кого боятся воры?» Этот вопрос застал меня врасплох и привел в замешательство. Я думал целую неделю, да не один, а почти целой камерой. Дело в том, что сидели мы в грозненской тюрьме в одной хате, но ответ так и не смогли ни у кого узнать. А ответ был предельно прост и в комментариях не нуждался: дураков.