Книга Призрак Адора - Том Шервуд

Полицейский стоял, тревожно озираясь.

– Зачем такие предосторожности, констебль? – подойдя, спросил я его.

– А вот посмотрите сами, мистер Локк, – напряжённым голосом ответствовал он и протянул мне плотный серый конверт.

Запечатан. Я сломал печать, вытащил сложенный вчетверо лист, развернул, поднёс поближе к глазам. Бэнсон снял шляпу, сделал из неё навес над листом, чтобы моросящий дождь не размыл чернила, мы склонили головы, вглядываясь, а полицейский вдруг выхватил кинжал и что было силы ударил им Бэнсона в грудь. Да. С такой силой, что рукоять обломилась и лезвие длинным тусклым пером осталось торчать из плаща, приколов его к груди. В ту же секунду полицейский бросился бежать. Я, выхватывая Крысу, повернулся к Бэнсону:

– Жив?!

– Да ведь плащ, куртка, щит с пистолетами. Не просто же так он обломился. Хотя кожу – чувствую – проколол.

Обхватив шляпой, он с силой сжал и выдернул страшную занозу.

– Но каков гад-то, – зло выговорил я, вскидываясь в погоню.

А вот и нет. Гад сам шёл навстречу. В руке вместо сломанного кинжала – длинная шпага. За ним – ещё человек десять или больше.

– Ты почему амбала[7]не заколол? – послышался от них низкий, недобрый голос.

– Да у него на груди что-то было, – часто дыша, оправдывался ряженый полицейский. – Вот, видите, – кинжал обломился!

– Тебе деньги не за кинжал отсчитали, а за его труп. И взял ты двойную долю. Так что иди теперь первым, отработай.

Полицейский со шпагой, с ним ещё один – больше просто не помещалось в тесном закоулке – были уже шагах в шести.

– Мадрас в Бристоле, – недовольно и очень спокойно обронил вдруг Бэнсон, и я почувствовал в руке холод металла. Тяжёлый, твёрдый, скользкий под дождём металл вывел меня из странного оцепенения. Я вщёлкнул Крысу в зажим на боку и взял в руки пару нелепых, с короткими толстыми стволами пистолетов. Мы взвели курки и вытянули руки.

– Шпаги – на землю, полицейский – сюда! – скомандовал я и подумал, что эту фразу я где-то уже слышал.

Люди озадаченно замерли. Между нами – четыре шага дождя и тумана.

– Вот глупцы, – раздался всё тот же недобрый голос. – Не видите разве – дождь. У них порох на полках давно вымок. Просто пугают. Давайте, кончайте дело.

Двое прыгнули вперёд. Рука Бэнсона высовывалась дальше моей на целый фут, и в этой руке вдруг зло, оглушающе гавкнул короткоствольный уродец. Рыжая вспышка осветила тупик. Голова ближнего к нему человека взорвалась и разбрызгалась по лицам стоящих сзади. Меня же дёрнул какой-то бес. Я не хотел убивать метнувшегося ко мне полицейского – о многом хотелось спросить у него, о многом – и нажал на курок, быстро опустив пистолет стволом вниз, чтобы перебить ему ногу. И промахнулся. А кто мешал мне потренироваться и привыкнуть к пистолетам заранее? Кто?

“Пропал заряд!” – с отчаянием подумал я, отшатнувшись от мелькнувшей перед моим лицом шпаги, и разрядил второй пистолет прямо в форменную, с блестящими пуговицами, грудь.

Нет, не пропал заряд. Пуля из второго пистолета, пробив полицейского насквозь, свалила ещё одного, шедшего следом.

– Всё, теперь вперёд! – вновь скомандовал голос.

Но вперёд пошли не они. Послышался стук отброшенного пистолета и Бэнсон, сделав длинный прыжок, прогрохотал ещё раз; ещё один упал, Носорог, сделав два шага, снова выстрелил, ему ответил ужасающий вопль, крик боли, и тут же – новый выстрел. Тёмные силуэты качнулись и откатились назад, а Носорог спокойно вернулся. Не с пустыми руками: принёс две шпаги, взятые у упавших. Как же это, ведь только дворянам можно носить шпаги в Англии!

– Эх, топорик бы мне, – громким голосом, перекрикивая вопль раненого, проговорил Бэнсон, деловито подбирая к руке шпагу. И добавил, обращаясь ко мне: – Их там ещё ровно восемь, я рассмотрел.

– Восемь! Да шестеро, после шести выстрелов, лежат. Все – на нас двоих? Это что же такое? Зачем?

А раненый всё так же исходил нечеловеческим криком. Но кто-то приблизился к нему, наклонился, и крик, булькнув, затих.

– Доля каждого увеличилась, – сказал голос. – Вперёд, кончайте дело.

И вновь перед нами двое.

– Чему только жизнь не научит, – обронил ставший вдруг разговорчивым Бэнсон и, подхватив лишнюю шпагу на манер копья, запустил ею в противника.

Тот резко согнулся и избежал удара, но вот тот, кто стоял за его спиной, уклониться не успел. Схватившись за рукоять вошедшего в его грудь железа, он тихо сел, привалившись к мусорной куче. А пригнувшийся стал распрямляться, и смотрел он на Бэнсона, не на меня, и я – будь что будет! – метнул в него Крысу. Метнул, не успев даже понять, что я делаю, несильно и неумело. Но Крыса, хотя и в слабом полёте, своё взяла. Так и не выпрямившийся до конца человек схватился за разрезанную шею и бросился назад, сквозь своих. Те расступились, пропуская его, а я подхватил с земли шпагу полицейского и метнул ещё и её, но впустую – шпагу легко отбили – звякнуло в воздухе – потом она брякнула о стену, но пусть, мне лишь бы внимание отвлечь, чтобы подскочить и поднять Крысу.

– Минус двое, – произнёс вставший рядом Бэнсон.

– Да, – ответил я, смахивая пот, – может одумаются?

Но случилось иначе.

– Бисмиллях! – раздался вдруг странный возглас, и прыгнул к нам по-звериному гибкий человек с лицом, закрытым чёрной занавесью, в которой были проделаны два отверстия для глаз. В правой руке он держал громадный изогнутый нож. Широкий на конце, очень похожий на сарацинский меч. В левой – короткую клиновидную дагу. Он вскинул дагу к шее и перерезал шнур плаща; плащ слетел, открыв нагое смуглое туловище, и человек напал.

Худо нам пришлось. Худо. Короткое, очень широкое у основания, прочное лезвие даги брало на себя наши удары, гасило их, а массивный нож-меч, визжа, обрушивал чудовищной силы полукружья ударов.

– Не подставляй, – кричал я между этими ударами, – шпагу! Впрямую! Сломится!

– Помню! – проорал мне в ответ Бэнсон, с трудом уворачиваясь, – и не сумел: звонко лопнула шпага; секущий удар дошёл и вздел его грудь, отбросил; я остался один, и тотчас занавесчатолицый лёг на низко выброшенную ногу, вытянулся и достал моё бедро концом даги. Меч он держал в сторону Бэнсона, справа и сверху, хотя и сломал только что его оружие – действует заученно, не думает. Тренированный зверь.

Сквозь мою рассечённую кожу вплыла вдруг в меня противная, вяжущая слабость, и почувствовалось, какое у меня тёплое, беззащитное и болезненное тело. Я на минуту стал словно младенец. Вот так. Вот и всё…

– Э-эх, пропадём! – заорал я не своим голосом, почувствовав вдруг, как что-то изнутри подхватывает меня и несёт, и, перехватывая рука под руку длинную ребристую рукоять, заплескал Крысой, с отчаянным и радостным бешенством, отдавая последние силы.