Книга Бродяги Севера - Джеймс Оливер Кервуд

Нива медленно пробудился и, открыв глаза и увидев прямо перед собою остроконечную морду, задрожал от страха. С внезапностью, благодаря которой он был на волосок от падения со своего места прямо на землю, он вскочил и стал взбираться выше на дерево. Но на дикобраза это не произвело ни малейшего впечатления. С горя, что на него не обратила внимания дикобразиха, он весь теперь был поглощен предвкушением своего обеда. Он продолжал не спеша вскарабкиваться на дерево, и, чтобы уступить ему дорогу и дать ему возможность без помехи пройти далее, Нива отступил назад на боковую ветку.

К несчастью для Нивы, это была та самая ветка, на которой дикобраз ел в предыдущий раз, и поэтому и он тоже свернул на нее и стал идти по ней же, совершенно не обращая внимания на то, что на ней уже находился и медвежонок. Видя это, Мики стал снизу так пронзительно лаять, что дикобраз стал наконец догадываться, что случилось что-то не совсем обычное. Он поглядел вниз на Мики, который в напрасных усилиях старался вспрыгнуть на ствол дерева; затем равнодушно отвернулся от него и тут только впервые, с видимым интересом, увидел Ниву. Нива же в это время только с трудом держался на ветке, уцепившись за нее сразу всеми четырьмя своими лапами. Сделать что-нибудь на этой ветке, которая под тяжестью двух тел уже опасно свесилась книзу, для него, казалось, было уже невозможно.

В эту самую минуту дикобраз стал злобно ворчать. Неистово залаяв в последний раз, Мики отошел от ствола, сел на задние лапы и стал наблюдать, чем разрешится эта потрясающая драма, разыгрывавшаяся над его головой. С каждой минутой дикобраз продвигался все далее и далее вперед, а Нива шаг за шагом от него отступал, пока наконец не сорвался совсем и не повис на ветке спиною прямо к земле. Тогда дикобраз перестал уже наступать и спокойно принялся за свою еду. Две или три минуты Нива висел вниз головой. Два раза он старался как-нибудь вытянуться, чтобы достать до веток, росших ниже его, но все было напрасно. Наконец его задние ноги соскользнули с ветки, и он несколько времени принужден был висеть только на одних передних. А затем, не удержавшись и на них, он свалился с высоты целых пятнадцати футов прямо на землю. Он так громко шлепнулся около Мики прямо животом, что из него даже вышел воздух. С хрюканьем он поднялся потом, посмотрел с удивлением на дерево и, без дальнейших объяснений с Мики, со всех ног пустился в самую глубину леса – прямо навстречу тем приключениям, которые должны были послужить пробным камнем для них обоих.

Глава VIII

Нива остановился только тогда, когда они пробежали уже по крайней мере с четверть мили.

Мики показалось, будто он сразу же после солнечного дня попал во мрак вечера. Часть леса, в которую так стремительно ввел его Нива, показалась ему обширной, таинственной пещерой. Даже Чаллонер остановился бы здесь, приведенный в смущение величием молчания, завороженный загадочным шепотом вершин деревьев – единственным звуком в этом лесу. Солнце стояло еще высоко, но его лучи не проникали сквозь зеленый густой колтун из листьев и хвои, точно потолок сплетшихся в одну массу над головами Мики и Нивы. Вокруг них не было ни кустика, ни молодых порослей; под их ногами не росло ни цветочка, ни малейшей былинки. Только один толстый, мягкий бархатный ковер из рыжих, опавших с сосен иголок, который заглушил под собою всякую растительную жизнь. Как будто бы в этом месте нимфы устроили для себя спальню, защищенную во всякое время года от ветра, дождя и снега; или точно оборотни избрали для себя это место, чтобы из этого заколдованного, мрачного убежища делать на сынов человеческих свои бесплотные набеги.

Ни одна птичка не попискивала в деревьях. В их плотно сомкнувшихся ветвях не слышалось ни малейшего движения жизни. Кругом стояла такая тишина, что Мики слышал даже биение жизни в своем собственном теле. Он поглядывал на Ниву, и в полумраке глазки медвежонка сверкали странными огоньками. Ни один из них не испытывал страха, но в этом молчании пещеры их дружба возродилась снова, и в их маленьких, диких сердечках закопошилось вдруг что-то такое, что заполнило в них пустоту, оставшуюся у Нивы после смерти матери, а у Мики – после потери хозяина. Щенок ласково заскулил, и Нива ответил ему мурлыканьем, исходившим из самой глубины горла, и последовавшим затем хрюканьем, походившим на хрюканье домашнего поросенка. Они подошли друг к другу поближе, стали плечом к плечу и принялись оглядываться по сторонам. А затем, немного погодя, они отправились далее, как два маленьких ребенка, которые стараются проникнуть в тайну старого, заброшенного дома. Они не охотились, но в них проснулись все их охотничьи инстинкты, и они то и дело останавливались, чтобы оглядеться, прислушаться и понюхать воздух.

Все это напомнило Ниве о той темной берлоге, в которой он родился. А что, если его мать появится сейчас из одной из этих темных лесных глубин? Не спит ли она здесь, как когда-то предавалась спячке в своей мрачной берлоге? Эти вопросы невольно, хотя и туманно, приходили ему на ум. Ведь все здесь так походило на берлогу, в которой было так мертвенно-молчаливо, и уже на коротком расстоянии здесь мрак сгущался в непроницаемую тьму. Такие места индейцы обыкновенно называют «мухнеду» – лесные пространства, лишенные всякой жизни благодаря присутствию нечистых духов, ибо только они, нечистые духи, по их мнению, приказывают деревьям расти так густо, чтобы они не пропускали сквозь листву солнечных лучей. И только одни совы водят здесь компанию с нечистой силой.

Там, где теперь стояли Мики и Нива, замедлил бы шаги и дикий волк и повернул бы назад; лисица шарахнулась бы прочь, бросившись со всех ног обратно, даже бессердечный горностай, пожалуй, безбоязненно заглянул бы сюда своими круглыми, как бусинки, красными глазами, но тотчас же, под влиянием инстинкта, убежал бы в более открытые лесные пространства. Потому что здесь, вопреки тишине и мраку, чуялось что-то живое. В засаде, в самой глубине темных вершин деревьев это «что-то» жило и поджидало. Оно насторожилось даже тогда, когда Нива и Мики только впервые нарушили своим приходом эту тишину, и со всех сторон, точно круглые шарики, засветились на них зеленоватые огоньки – чьи-то глаза. Это «что-то» не издало ни малейшего звука и не проявило в густых вершинах деревьев ни малейшего движения. Это были призраки «мухнеду» – громадные совы, которые глядели не мигая, о чем-то тяжко думали и ожидали. И вдруг громадная тень слетела вниз с темного хаоса ветвей и бесшумно пролетела как раз над самыми головами Нивы и Мики, и так близко, что они могли слышать грозный рокот гигантских крыльев. Как только это подобное призраку существо скрылось, до них донеслись шипение и щелканье крепким клювом. Дрожь пробежала по всему телу у Мики. Инстинкт, который все время влек его к борьбе и бурно копошился в нем, вдруг как взрыв пороха вырвался наружу. Он быстро почуял близость неведомой и неминуемой опасности. Крепко упершись в землю своими большими передними лапами и задорно подняв голову к темным вершинам деревьев, Мики поднял отчаянный лай, и даже скорее не лай, а вой. Ему хотелось, чтобы птица сама налетела на него. Он страстно желал потрепать ее за перья, и в то время, как он так дерзко вызывал своего соперника на бой, Нива вдруг вскочил на ноги и с жалобным воплем со всех ног бросился бежать, пока хватало у него сил. Если Мики не сознавал всей опасности, то он, Нива, вполне понимал создавшееся положение. Им руководил инстинкт, усвоенный бесчисленным количеством его предков. Он знал, что там, в этих мрачных глубинах леса, над ними и вокруг них таилась смерть, – и убегал так, как не убегал еще ни разу в жизни. Мики следовал за ним.