Книга Под псевдонимом "Мимоза" - Арина Коневская

— Не совсем. Его что, отравили, что ли? Я что-то такое слышала.

— Скорее всего, что так. Но доказать ничего не удалось. И еще помнишь Колю Самарова из Отдела естествознания? Тоже так внезапно умер. И Прохор Никулин… тоже.

— Но, Игнаша, если ничего не доказано, то, может, это — случайные совпадения, а?

— Ты же знаешь, милая, что ничего случайного в этом мире не бывает. Они просто слишком много понимали. Вот посмотри на Машу Ивлеву — о-очень сильна, а пройдет года два, и ее в порошок сотрут. Она, пожалуй, единственная из русских-то настоящих осталась, но и ей, увы, несдобровать! Хоть она и дочь Силантия Ивлева, но удержаться не сможет. Нет. Так что ты, Аленька, когда меня не станет, выходи замуж! Поняла наконец-то, о чем речь?

Но Аля понимать не хотела да и не могла. Будучи сугубо земной, типичной Евой, она пришла в ярость:

— Как ты можешь так спокойно обо всем этом говорить?! А как же я?! Как наш ребенок?! Ты должен бороться за наше будущее, а не складывать покорно руки. Не молчать, а звонить во все колокола! Ведь не бывает безвыходных ситуаций! Видно, перевелись настоящие-то русские мужики — слабаки одни кругом, и ты — такой же!!!

Троянов с удивлением смотрел на нежную Алевтину, столь круто вдруг преобразившуюся, а она постепенно сникла и горько заплакала:

— Прости, Игнаша, я не хотела… гм… такого наплела тебе. Прости меня, гусыню глупую. — И пламя гнева, возгоревшееся в ней, погасло.

Как и предчувствовал Троянов, это дачное свидание оказалось для них последним. На следующий день он улетал в Софию на конгресс, но оттуда не вернулся: самолет, заходя на посадку, потерпел крушение.

Аля Маевская вскоре ушла в декрет, родила дочь Агнию. Злые языки поговаривали, конечно, что ребенок этот — от Троянова. Но когда через год она вернулась в институт, сплетни как-то сами собой прекратились.

Оказавшись в командировке наедине с Ивлевой, Алевтина вспомнила о словах Троянова, прозвучавших в их последнюю встречу и навсегда врезавшихся в память. «Быть может, — подумала вдруг Маевская, — то, что говорил тогда Игнат, послужит теперь предостережением для этой молодой успешной профессорши? А вдруг Мария Силантьевна ни о чем таком опасном для нее даже не подозревает?»

Но профессор Ивлева не слишком удивилась откровению переводчицы. Главной реакцией Маши на признание Маевской явилось чувство глубокой благодарности за то, что Аля не промолчала, а открыла свою душу ей — тогда еще малознакомой сотруднице. С тех пор у них не было секретов друг от друга.

Вскоре по приезде из Вильнюса они отправились, захватив с собой маленькую Агничку, на станцию Озерное, где недавно началось восстановление Покровского монастыря. Передав посылку из Вены от игумена Варсонофия тамошнему настоятелю — архимандриту Артемию, Мария просила его крестить Алевтину с дочерью. Сама же Машенька, став крестной матерью Агнички, испытала благоговейный трепет. С тех пор она часто приезжала к отцу Артемию…

* * *

Однажды поздним вечером сняв трубку, Мимоза вздрогнула, услышав знакомый властный голос:

— Добрый вечер, Мари!

— Вадим Ильич? Какими судьбами?

— Только прилетел в Шереметьево, у меня — всего два дня. Могли бы вы, госпожа профессор, уделить чуток внимания вашему покорному слуге?

— Охотно, Вадим Ильич! Если завтра, скажем, часа в три. Может пообедаем с вами в Доме ученых, а? Я приглашаю.

В ресторане на Пречистенке, как всегда, в этот час было тихо. По углам сидели несколько одиноких завсегдатаев, а в середине зала столы были свободны. Официантка приветливо кивнула Ивлевой:

— Что закажете сегодня, Мария Силантьевна?

— А сегодня мой гость решает, — сказала Маша, вопросительно взглянув на графа.

Меню элитарного заведения приятно удивило европейского гурмана. И он не преминул начать разговор с обескураживающих для Мимозы комплиментов:

— Вы не поверите, Мари, но мне многие уже завидуют: ведь у нас в газетах пишут, что у могучего партбосса в Москве появилась ученая советница — суперинтеллектуалка, совсем молодая, а? Когда же я кому-либо говорю, что знаком с вами, мне по-настоящему никто и не верит!

— Ах, Вадим Ильич, это явно не про меня! И босса-то я лишь раз один видела — все больше по портретам да по телевизору, — заперечила изумленная Маша.

— Видимо, утечка информации спецслужб, не иначе. Да, жизнь играет нами, Мари! А вообще-то странно, похоже, что вокруг вас какие-то интриги, а? — задумчиво произнес Корф.

— Навряд ли, Вадим Ильич! А я часто вспоминаю, как мы отмечали в Вене праздник Преображения в доме вашей сестры. Кстати, как она и Зина поживают? — поспешила сменить щекотливую тему Мими.

— О, прекрасно, Мари. Вот увидите, как лет через пять в этот праздник 19 августа что-то произойдет. Событие, которое изменит ход истории, — тихо сказал граф, загадочно улыбнувшись.

— Что за событие? Вы заинтриговали меня, Вадим Ильич!

— Пока сам знаю не много, но в Москве что-то начнется и приведет к освобождению России, — таинственным шепотом продолжал Корф, — и вам, Мари, выпала честь посодействовать этому!

— Это каким же образом? Вы говорите загадками, граф! Это что — мистическое пророчество или тщательно разработанный и суперзасекреченный план? — с неподдельным любопытством вопрошала Маша, пытаясь придать тону разговора некоторую вальяжность.

— И то, и другое. Но об этом рано еще говорить. Вас же я хотел бы познакомить кое с кем из наших. Вы не возражаете, если я телефон ваш другу своему дам?

— Лучше бы наоборот, Вадим Ильич! Оставьте мне телефон, когда освобожусь — позвоню вашему другу. Сейчас у меня жуткий цейтнот!

— Конечно, Мари. Я ведь настаивать не вправе, — слегка разочарованно сказал он. И передавая Ивлевой листок с номером, спросил:

— А это правда, Мари, что ваш профессор Нилов со Сталиным общался?

— Не знаю, Вадим Ильич, ведь я с Конрадом Федоровичем редко виделась, и при мне он таких тем не касался. Никогда…

После обеда они прошлись по Гоголевскому бульвару. Граф тоже посетовал на нехватку времени, но усиленно приглашал в Париж и Мюнхен. И проводил, наконец, Мимозу до ворот институтского сквера.

* * *

В субботу в полдень за Ивлевой заехал Метельский, и уже через час они въезжали в ворота дачного поселка, укрывшегося в сосновом бору. Между домами разбегались в разные стороны асфальтированные дорожки, вдоль которых торчали высокие фонари.

— Сначала к тебе, Машер, заглянем, посмотришь, что к чему, — предложил Колобок.

Небольшой с виду дом оказался внутри просторным. Обстановка гостиной напоминала номер-люкс провинциальной гостиницы. Однако кабинет с внушительной библиотекой и дорогой массивной мебелью свидетельствовал все же о высоком положении проживавших здесь время от времени партийных функционеров. Впечатляла и огромная кухня с набитым до отказа холодильником, длинной угловой скамьей, огибавшей обширный стол, что явно предназначалось для многолюдных застолий… От всего этого повеяло каким-то тлетворным духом казенного гедонизма… Через два часа зашел Леня-Колобок. И они, пройдя лес по диагонали, приблизились к двухэтажному особняку. Оттуда выскочил охранник, кивнул Леониду, но у Маши попросил пропуск.