Книга Миры Стругацких. Время учеников, XXI век. Возвращение в Арканар - Игорь Минаков

Башня

Здание в незабываемом стиле модерн, некогда принадлежавшее Купеческому собранию, было построено лет тридцать назад. Прежде оно славилось общедоступным парком, а теперь его окружал глухой бетонный забор, забранный сверху колючей проволокой. В воротах, поверх изящной кружевной решетки которых были наварены толстые металлические листы, торчал угрюмого вида парень в серо-зеленой форме, с автоматической винтовкой в мозолистых, крестьянских руках. Потребовалось не только показать ему повестку, но и гражданский паспорт, а также удостоверение университетского преподавателя, прежде чем он сделал весьма простое действие, а именно — просунул руку в свою караульную будку и на что-то там нажал. В результате где-то за воротами, в глубине облетевшего парка, раздался короткий вопль сирены. Почти сразу же распахнулась небольшая калитка, врезанная в забор, и наружу вышел офицер. Его форма отличалась разве что большей ухоженностью и серебристым блеском узких, витых погон на плечах. Офицер мельком взглянул на повестку и кивком приказал следовать за ним. Оставалось только, пригнув голову, нырнуть в калитку.

На дубовых дверях парадного красовалась солидная бронзовая доска с надписью псевдоготической вязью «Департамент Присоединенных Территорий» и невнятной символикой нового герба над нею. Оказавшись внутри, пришлось вновь продемонстрировать свои документы, чтобы после аккуратного сличения фотографий со своим лицом быть переданным следующему офицеру и после следом за ним быстро подняться на четвертый этаж по широкой лестнице с красным ковром, прижатым к скользким мраморным ступеням натертыми до блеска медными прутьями. Далее нужно было свернуть по коридору направо и остановиться у обитой кожей двери, на которой была стеклянная табличка:

«Советник».

Сопровождающий нажал на дверную ручку в виде львиной лапы и, заглянув в проем, доложил:

— Доктор Кимон. Прибыл по вызову.

Выслушав ответ, офицер посторонился и пропустил меня в кабинет.

Навстречу поднялся маленький человечек с внимательными неулыбчивыми глазами и вежливой улыбкой на округлом, снабженном двойным подбородком лице. Человечек был одет в строгий серый костюм, отдаленно напоминающий френч. Стол этого приветливого на вид чиновника стоял перпендикулярно окну, а кресло для посетителей — сбоку от стола, и посетитель вынужден был бы выворачивать шею, чтобы при разговоре видеть лицо собеседника.

— Можете называть меня просто Советник, господин Кимон, — сказал чиновник и добавил: — Очень рад, что вы серьезно отнеслись к моему приглашению.

Он внимательно проследил, чтобы я устроился в неудобно стоящем кресле, предложив даже снять пальто и повесить его вместе со шляпой на рогатой вешалке у двери. Отказавшись раздеться, а шляпу расположив у себя на коленях, я саркастически усмехнулся, дескать, как можно несерьезно отнестись к столь серьезному учреждению.

— Хочу сразу, без околичностей, сообщить, что ваша научная деятельность показалась нам заслуживающей внимания, — начал чиновник. — Наш департамент рассматривает вопрос о назначении ряда стипендий ученым, чья деятельность может послужить укреплению и развитию нашего нового государства. Мы, несомненно, ценим подвижническую деятельность вашего старшего, если не ошибаюсь, брата, но необходимо признать, что возглавляемое им министерство нуждается в серьезной теоретической поддержке. Иначе говоря, необходимо обоснование блестящих, но, к сожалению, достаточно общих положений доктрины с учетом исторических, национальных и экономических особенностей развития нашей страны…

— Простите, — перебил я его трескотню, — какую доктрину вы имеете в виду?

На чиновника стало страшно смотреть. Сбитый с ритма заранее продуманной речи, он выпучил глаза, разинул рот, хватая им воздух, как выброшенная на берег акула, но, быстро справившись с собой, объяснил, четко выговаривая длинные ученые слова:

— Доктрину национального, политического и экономического воссоединения братских народов, разумеется. Неужели руководство университета до сих пор не удосужилось ознакомить преподавательский состав с этим, для всех нас наиважнейшим документом? — На последних словах голос Советника стал наливаться угрозой.

— О нет, нет, — поспешил я заверить его, — руководство удосужилось ознакомить, только я, к сожалению, пока еще не нашел времени серьезным образом изучить этот документ. Не хочется, знаете ли, подходить поверхностно…

— Э-э, — досадливо поморщился Советник, — перестаньте, Кимон. Я понимаю, высоким положением брата легко прикрывать свое интеллигентское фрондерство, но время теперь военное, и о каждом судят по степени его преданности государству. Вы меня понимаете?

— Вполне, — чуть помедлив, ответил я. — Но я хотел бы, чтобы вы перешли к сути вашего предложения.

— Статью. Пока статью. С небольшим экскурсом в историю. С вашим пониманием основных положений доктрины. С их толкованием в свете ваших идей.

Я невольно вздрогнул.

— Каких идей, господин Советник?

Вместо ответа Советник выложил на стол экземпляр сборника «Лекции по социальной философии», напечатанного в типографии Университета перед самой войной. Я с опаской посмотрел на собственную книжку. Что бы там ни декларировалось в этой их доктрине, вряд ли ее положения можно увязать с моими рассуждениями о слиянии двух космосов — социального и собственно космоса, в значении вселенной…

— Вам известно имя профессора Витгофа? — спросил Советник, сделав почти театральную паузу.

— М… да, пожалуй, — пробормотал я рассеянно.

— Экспериментальная психология. Вы, должно быть, слышали?

Теперь я действительно вспомнил.

— Да, конечно, но я не вижу связи с темой нашей…

— Находить связи между различными, казалось бы, далекими для неискушенного ума идеями в науке — моя прямая обязанность, — самодовольно заявил Советник.

— Любопытно, какие точки соприкосновения вы находите между моими работами и работами Витгофа?

Вопрос был явно провокационным, и я не ожидал, что получу ответ. Нехорошее чувство всколыхнулось во мне при упоминании профессора Витгофа. «Подгруппы населения, для которых основным источником информации являются малокомпетентные органы массовой печати, весьма восприимчивы к сведениям, носящим характер мистификации… — вспомнил я отрывок из собственной лекции. — И если использовать методику Витгофа в сочетании с направленной дезинформацией, то становится возможным манипулирование массовым сознанием».

— Я вижу, вы и сами догадываетесь. — Советник даже привстал, придвинув свое лицо к моему так близко, что в глазах его я увидел крохотное отражение собственной, искаженной гримасой испуга физиономии.

— Это немыслимо, — выдохнул я.

— Отчего же? Вам ли не знать, каким мусором забиты мозги ваших соотечественников. Обломки старой идеологии, отрыжки буржуазной морали, дикая помесь новозаветных идеалов с оккультными бреднями. Это же Вавилон, который должен быть разрушен!