Книга Счастье™ - Уилл Фергюсон

– Беренсон.

– Точно, Беренсон. Как он взбесился, когда увидел, что фразу вычеркнули! Ворвался в нашу комнату, раскидал стулья, грозился убить юриста и любого… как он сказал?

– Кто «потревожит неприкосновенность его прозы».

– Во-во. Неприкосновенность его прозы. Ха!

Мэй нагнулась к нему:

– Слушай, Эдвин. Возьми себя в руки. Я понимаю, у тебя нервное переутомление, но…

– Я обещал книгу, а потом ее выкинул. Или наоборот. Неважно. И не просто книгу. Это была величайшая книга по самосовершенствованию за всю историю человечества. Ее ниспослали Небеса.

– Тогда нужно сказать мистеру Миду, что сделка не состоялась. Что автор просил немыслимый аванс, или вообразил о себе невесть что, или мы с ним разругались и он отнес рукопись в «Рэндом Хаус». При словах «Рэндом Хаус» у Мида обостряется паранойя, ты же знаешь, он ведь подозревает, что они переманивают наших авторов. А если они все отрицают, это лишь укрепляет его подозрения. И ты окажешься чист. На самом деле, Эдвин, – добавила она, – это всего лишь книжка.

– Нет-нет. Не просто книжка. Это мое все. Очередной провал, очередной… не знаю. – Он опустил голову. Пробормотал что-то себе под нос, затем поднял голову, сфокусировал взгляд на Мэй и произнес вдруг с такой искренней нежностью, что у нее защемило сердце: – Господи, до чего ты красивая.

– Прекрати.

– Это правда.

– Прекрати сейчас же.

– Ты красивая. Очень, очень красивая.

– А ты очень, очень пьяный, – язвительно сказала она. – Пойдем. Я отвезу тебя домой.

– Моя жена, – он качнулся вбок и выдохнул ей в шею: – Моя жена – корова.

Мэй посуровела.

– Знаешь что, Эдвин? Если ты, женатый человек, заигрываешь с одинокой девушкой, не порочь свою жену, хорошо? Это пошло.

– Но это правда, – сказал он. – Она – корова. Ужасная. – Он принялся громко и жалобно мычать – придвинувшись еще ближе, облапав ее колено. Мэй отстранилась, встала.

– Идем. Я отвезу тебя домой.

– Не хочу домой. Жена помешанная. Как в «Степфордских женах», помнишь? Такая помешанная, что будто бы нормальная. Я боюсь ее, Мэй. Боюсь ее нормальности.

– Так почему? – спросила она ледяным тоном. – Почему же ты ее не бросишь?

– Не могу, – скорбно произнес он.

– Почему?

– Я ее очень люблю.

– Надевай пиджак, – сказала Мэй. – Идем.

Когда перед домом затормозило такси, Дженни прыгала под старые шлягеры (Ван Хален и Бон Джови). Вытирая лицо полотенцем, она подошла к двери и повернула ручку замка.

– Вот и ты! – воскликнула она.

Эдвин опирался о косяк, и Мэй придерживала его, чтоб не упал.

– Он перебрал, – зачем-то пояснила Мэй.

– Да, милый? Правда?

Эдвин молчал. Лишь негромко замычал, когда Дженни повела его в дом.

– Спасибо, Мэй. Ты просто чудо.

В отличие от Эдвина, Мэй ненавидела мало кого. Но его жену она ненавидела – холодно и клинически-бесстрастно. «Если настанет конец света, цивилизация рухнет и введут военное положение, – мечтала Мэй, – в первую очередь я выслежу Дженни и убью».

Эдвин с закрытыми глазами пытался скинуть ботинки и задушевно мычал.

– Мы были в баре, – объясняла Мэй. – Вместе. Вдвоем. Он много выпил – со мной, – и я взяла такси.

На улице было темно. Мэй возвращала заблудшего мужа в лоно семьи. Дженни – она развязывала Эдвину шнурки – подняла голову.

– Мы твои должники, – весело сказала она. – А теперь баиньки, да, милый?

– My, – ответил Эдвин. – Му-у-у.

– Не пойму, что неприятнее. – Мэй стояла на крыльце. – То, что я переспала с ее мужем или что она меня совсем не считает за соперницу. Даже на горизонте.

Таксист поджидал ее, ухмыляясь тикающему счетчику.

– Ну, – спросил он, – куда теперь?

Ночь, как и весь город, раскинулась перед ней морем огней и возможностей.

– Домой, – ответила Мэй.

– Так рано? Такой симпатичной барышне? Ладно вам – ночь только началась, жизнь – тоже.

– Нет, – ответила она. – Только не моя.

Глава восьмая

В следующие несколько дней на Эдвина снизошло странное спокойствие. Спокойствие человека, принявшего свою судьбу – будь то расстрел, смертельный укол или пустые извинения и жалкие оправдания перед деспотичным боссом. И в этом глубоком экзистенциальном спокойствии он самоуверенно скользил по бурному морю. Даже грациозно. Самоуверенность и грация – вот те качества, что Эдвин теперь стремился в себе развить.

Когда Найджел упрекнул его за пропавшую рукопись («она могла бы изменить само человечество», по его глумливому определению) и спросил, не тренирует ли автор в хождении по водам, не исцеляет ли слепых и хромых, Эдвин обернулся и достойно парировал:

– Чтоб ты сдох, мудозвон. – Вот именно так – самоуверенно и грациозно: – Чтоб ты сдох, мудозвон.

– Знаешь ведь, Эдвин, как говорится: слово – не обух… – Найджел стоял у его стола, физиономия перекошена так, что это должно означать улыбку.

– Еще какой обух. Тебя когда-нибудь били полным словарем английского языка по голове? Хочешь узнать, как это?

– Да ладно, Эдвин. Нельзя уже порадоваться, что тебе грозит распад личности?

– Schadenfreude, – сказал Эдвин. Одна из «непереводимостей» Мэй: «радость при виде человека в беде». Из немецкого (ессессно). Он повернулся к Найджелу и ласково проговорил: – Очень тебе советую взять schadenfreude и сунуть себе…

– Знаешь, в чем твоя беда, Эдвин?

Тот праведно ткнул пальцем Найджелу в грудь:

– Да. Я не играю в эти игры.

– Э-э, нет. Играешь. Только плохо. Ну скажи мне, зачем ты наобещал столько ерунды? Чем ты думал? Как в прошлом году, с тем твоим хитом. Как там его?

Эдвин отвернулся:

– Оставь меня в покое.

– «Смерть бэби-бумерам, смерть!» Так, да? «Их поколение – на пороге вымирания: морщины, седые волосы на лобке, импотенция, рак простаты. Поколение „вечно молодых“ одряхлело и вызывает жалость. Эти люди лысеют, страдают от газов, становятся жирными и дряблыми». Верно? Твоя аннотация. О чем ты думал, черт побери? Да еще назвал книгу юмористической.

– А мне она показалась забавной.

– Слушай… – Найджел наклонился к Эдвину так близко, что его галстук болтался над столом. – Что я пытался тебе внушить, когда ты состряпал эту рекламу? «"Вечно молодые" могут высказаться так сами, но это им не понравится. Они не любят, когда над ними смеются». Ты послушал меня? Ничего подобного. Послал меня на три буквы, если выражаться пристойно. На три буквы. Какой ты грубиян, Эдвин.