Книга Пока не пропоет петух - Чезаре Павезе

— Я не знаю, не знаю, почему поступаю так, — ответила Элена, вырываясь от него, а позже, опомнившись и пристально глядя ему в глаза, продолжила: — Ты будешь доволен.

Когда Элена была сильно огорчена, она говорила резким, грубым, просто бабьим голосом, таким, как и ее суконная юбка, брошенная на стул. Над губой у нее — пушок, неряшливые волосы, собраны сзади, как у крестьянки, которая перед рассветом бродит по кухне в одной рубашке.

Но Стефано был неумолим. Его голос становился более чем скрипучим от раздражения: эта чувственная, почти блаженная, на несколько секунд завладевавшая ее губами улыбка, эти полуприкрытые веки, когда ее голова пригвождена к подушке.

— Не надо на меня смотреть, — как-то пробормотала Элена.

— Надо смотреть, чтобы узнать друг друга.

По утрам через ставни сочился слабый свет.

— Достаточно любить друг друга, — произнесла в тишине Элена, — и я тебя уважаю, как будто бы мы одной крови. А ты ведь знаешь намного больше, чем я, — я себя не недооцениваю — мне хотелось бы быть твоей мамой. Оставайся таким, ничего не говори, прошу тебя. Когда тебе хочется быть ласковым, у тебя получается.

Стефано лежал с закрытыми глазами и воображал, что эти медлительные слова слетают с губ Кончи и, касаясь руки Элены, думал о темной руке Кончи.

Это произошло, когда еще стояло лето. Вечером того дня со шкафчиком, когда Стефано поджидал Джаннино в остерии, пошел дождь. Гаетано, не выпуская изо рта сигареты, спросил: «Инженер, у вас все закрыто?». Потом они с порога наблюдали за дождем, пришел Джаннино, его бородка была усеяна капельками воды. Вся улица потемнела и стала грязной, потоки воды обнажили булыжники, влага проникала в кости. Лето закончилось.

— Здесь холодно? — спросил Стефано. — Этой зимой пойдет снег?

— Снег выпадет в горах, — ответил Джаннино.

— Здесь не высокогорная Италия, — проговорил Гаетано. — Даже на Рождество можно открывать окна.

— Все же вы пользуетесь жаровнями. А что такое жаровня?

— Их используют женщины, — сказали Джаннино и Гаетано. — Это медный таз, заполненный золой и углями, их раздувают и таз заносят в комнату.

Джаннино, смеясь, продолжил: «Потом женщины на него садятся и им тепло. Выгоняет влагу».

— Но такому ссыльному, как вы, он не понадобится, — подхватил Гаетано. — Вы всегда ходите купаться?

— Если будут идти дожди, придется прекратить.

— Но здесь солнце светит и зимой. Прямо как на Ривьере.

Вновь заговорил Джаннино: «Достаточно двигаться, и зимы вы не заметите. Жаль, что вы не охотник. Утренний поход разогревает на весь день».

— Меня убивают вечера, — сказал Стефано, — вечером я дома и не знаю, чем заняться. А зимой мне придется возвращаться в семь. Не могу же я в столь ранний час отправляться в кровать.

Гаетано заметил: «Отправитесь, если у вас будет такая, как у других мужчин, жаровня. Зимние ночи для этого и предназначены».

Стефано и Джаннино вышли на проселочную дорогу еще при сумеречном свете. «Деревня становится маленькой, когда идет дождь, — проговорил Стефано. — Из дома не хочется выходить». Покрытые мхом стены домов были грязными, а каменные пороги и изъеденные ставни казались беззащитными в беспощадных потоках воды. Исходивший от домов и воздуха внутренний свет, освещавший их летом, потух.

— Какое море зимой? — спросил Стефано.

— Грязная вода. Извините, я на минутку спущусь с дороги, нужно поговорить. Пойдете со мной?

Они были на насыпи, застыв перед неподвижным и неясным горизонтом, а внизу, в нескольких шагах, стоял дом с геранями.

— Вы туда идете?

— А куда мне идти?

Они спустились по широкой земляной лестнице. Окна были закрыты, а крытая терраска завешана простынями. Мокрый гравий скрипел под их ногами. Дверь была прикрыта.

— Идемте со мной, — пробурчал Джаннино. — С вами меня долго не задержат.

Стефано услышал шум прибоя за домом.

— Послушайте, это ваши дела…

Но Джаннино уже вошел и ощупывал невидимую в сумраке дверь и гремел ручкой. Из комнаты, которая, похоже, выходила на море и в которой было светло, донесся гул, почти пение. Дверь открылась, и в потоке света и ветра появилась босая девчушка.

Звонкий женский голос что-то прокричал сквозь сумятицу ветра, было слышно, как громко, со звоном захлопнули окно. Девчушка, уцепившись за ручку двери, кричала: «Кармела, Кармела!». Джаннино ее схватил, закрыв ей рот. Перед окном в своем грязном, полосатом платье стояла Конча.

— Замолчите все, — сказал Джаннино, поднимаясь в кухню и усаживая девочку на стол. «Фоскина, придет священник и съест тебя. Ты должна говорить „синьора“, а не „Кармела“». Конча беззвучно, разомкнув губы и отбросив рукой волосы назад, смеялась. У нее были пухлые и приятные губы, как будто она лежала на подушке. «Послушай, Конча, завтра скажи: моя мать передает, что придет выполнить свой долг. Ты скажи, что она разговаривала с тобой».

Девчушка, шумно ерзая на столе, разглядывала Стефано. И Конча, быстро, гортанным голосом отвечая Джаннино, тоже перевела на него взгляд. «Я ей, бедняжке, скажу, но сегодня она весь день плачет». Когда Конча произносила слова, у нее подрагивали губы, горло и глаза, но мягкости в них не угадывалось. У нее был настолько низкий лоб, что глаза почти теряли свою форму. У нее были крутые высокие бедра, но когда она не двигалась, в ней не сквозило ни порыва, ни изящества.

В этот миг девчушка подбежала к двери, быстро ее открыла и с криком убежала. Джаннино прыгнул, чтобы поймать ее, и исчез, сопровождаемый громким смехом Кончи.

В серых морских сумерках Конча прошлась по кухне своей обычной пружинистой походкой, она была босиком. В углу Стефано увидел амфору. Конча что-то поставила на горячую печку, и тотчас раздался сильный запах специй и уксуса.

Где-то в глубине доме вопили. Конча резко, без всякого смущения обернулась. Свет был уже таким неярким, что сравнял на ее лице темные и светлые краски. Стефано продолжал разглядывать ее.

Голоса на верхнем этаже смолкли. Нужно было что-то сказать. Губы Кончи, изготовившись к смеху, были полуоткрыты.

А Стефано посмотрел на окно. Потом перевел взгляд на стену. Она была низкой и закопченной, от голубоватого огня исходил запах древесного угля.

— Летом здесь, должно быть, прохладно, — наконец произнес он.

Конча, наклонившись над печкой, молчала, как будто ничего не слышала.

— Вы не боитесь воров?

Конча резко повернулась: «Вы вор?» — и рассмеялась.

— Я такой же вор, как и Джаннино, — медленно проговорил Стефано.

Конча пожала плечами.

Стефано продолжил: «А вы не любите Джаннино?».

— Я люблю того, кто меня любит.