Книга Пожизненный найм - Катерина Кюне
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кажется, она клюнула. Я, в сущности, ничего особенного не предпринимал, просто представил себе, что я профессиональный соблазнитель, этакий Казанова двадцать первого века. Чтобы он делал на моём месте? Я даже не волновался, потому что играл чужую роль. Чужую роль запороть не жалко. Вам нужно море? Оно есть у меня. Я читал детские советские книжки про мальчиков, строящих шхуны, могу пересказать вкратце. Тут главное не увлечься, не вернуться в себя и не начать рассказывать что-нибудь хоть сколько-нибудь сложное и серьезное. Чем каравелла отличается от бригантины ей безразлично. Важно не спугнуть. Но даже если бы вдруг птичка от меня упорхнула – так время терпит, а у нас в запасе еще как минимум пара бравых парней – Сосиска и Генерал. Но я знал, что история со шхуной – то, что надо. Что она ей понравится. Плюс танцы, запах тела, алкоголь. Внутреннее животное должно было среагировать, должно было проснуться и заинтересоваться. Мы танцевали, а потом она оставила меня у стойки бара. И я подумал, что Казанове не пристало стоять и преданно дожидаться женщину. Казанова не теряет времени даром, он свободен и непредсказуем. И я, уже вжившийся в свою роль и даже почувствовавший некоторый азарт охоты, ушел с Ю.. Это тоже сработало – вызвало у Лии приступ ревности. Стало очевидным, что она, ее внутреннее животное, попалось на крючок.
В один момент мне даже стало жаль, что я не настоящий Казанова и охочусь не за тем, за чем охотятся такого рода мужчины. Я провожал ее, и мы целовались возле ее подъезда. Но мне нужно держать ее на крючке какое-то время, поэтому я решил на этот раз уйти. Так она привяжется крепче.
Меня поражает Ю.. Смотришь на нее со стороны, в этих ее вызывающе сексуальных нарядах, и поражаешься – кукла, пустышка! Хотя и не в платьях дело, а во взглядах, в осанке – кажется, она кроме мужчин и самой себя вообще ничем больше в этой жизни не интересуется. Трудно поверить, что эта женщина может быть совсем другой, что она тонкий, оригинальный человек, интересующийся политикой, социальной психологией, чуткий к человеческим болям и проблемам. И уж тем более не заподозришь, что она участвует в деятельности революционной организации.
Я часто думаю о том, как люди жили задолго до моего рождения. Они были наивнее, прямолинейнее и бесхитростнее, капиталистический, империалистический характер еще не победил тогда полностью. Еще правили ценности предыдущей эпохи – индивидуальность, благородство, героизм, простота. Это было запечатлено и в самом их быту: шорохи патефонной музыки, стиральная доска, газовая плита, бумажные письма в белых конвертах… Всё такое простое, такое прозрачное. Люди понимали, как устроены окружающие их предметы, следовательно, и мир, и человеческая жизнь казались им несложными, легко изучаемыми, с ясно определенным, познаваемым смыслом. Разве можно ждать подвоха от стиральной доски или от алюминиевого чайника? Простые, добрые, безопасные вещи. То ли дело ноутбук. Пытаясь понять, что у него внутри, трудно поверить, что жизнь такая бесхитростная, как показывают в старых фильмах. Мир оказался сложным, но средний человек не в состоянии разобраться в этой сложности. Да она и не нужна ему, он не хочет о ней думать. Он вообще не хочет думать. И когда его позиции и представления о мире такие шаткие, когда вокруг него непонятный, неустойчивый мир сложных предметов, его чувство тревожности так велико, что он только и ждет сильное плечо, кого-то, на кого можно переложить ответственность за свою жизнь, им еще проще манипулировать.
Я никогда не верил в сверхъестественное. Мне не снились вещие сны, ко мне не являлись привидения. Когда мама погибла, мне хотелось, чтобы загробная жизнь существовала. И чтобы мама, как в кино, приходила по ночам в длинном белом платье, садилась на край кровати и разговаривала со мной. Я ждал её.
Но она так ни разу и не пришла.
Зная, как она меня любила, я видел этому только одно объяснение – она умерла окончательно. Так же, как однажды умру я. Как исчезает любой человек когда-либо живший на нашей планете. Но вопреки поговорке о том, что подобное притягивает подобное, в подростковом возрасте у меня появился очень оригинальный товарищ, я имею в виду Борю. Боря, напротив, был одержим сверхъестественным. Я не знаю, почему мы подружились. Боря всегда был почти инопланетянином, почти сумасшедшим.
* * *
Раз в год Андрей встречался со своим давним приятелем – Борей. Боря был идеологом и создателем очень специфической организации под названием «Левая партия магов». Его теория была очень проста. Если Андрей равнялся на Ленина, Че Гевару и Нечаева, то Боря утверждал, что в современном мире, где на стороне капиталистов воюют машины, способные читать твои мысли, легионы видеокамер, подслушивающих и записывающих устройств, да еще и хитрые-премудрые методы манипуляции сознанием, старая модель революционной организации провалится в первые три дня. «Так что же делать? Что мы можем им противопоставить? – спрашивал он. – Всё того же мальчика с пламенным сердцем голыми руками пытающегося сломать шею стальному роботу? Это, знаешь, хорошо только для дешевых фантастических фильмов в стиле „ретро“…»
И он нашел нового мальчика. Сначала в самом себе. А потом – по всей стране. Боря рассказывал, что еще дошкольником он чувствовал «места силы» и общался с лесными духами, живущими в кустах Иван-чая недалеко от дачи его родителей. А в двенадцать лет он обнаружил, что может лечить руками. Во всяком случае, после его чудодейственного массажа у бабки рассосалась грыжа позвоночника.
В нем действительно было что-то магнетическое, и когда он, гипнотизируя вас взглядом, говорил, что головная боль пройдет после нескольких его прикосновений, не верить было невозможно. Когда боль и правда проходила или, как минимум, становилось не такой жгучей, никогда нельзя было понять, помог ли это Боря, или просто вера пациента в волшебную силу Бориных рук. Кроме того, «самозваный доктор» демонстрировал Андрею такие фокусы, которые, если не доказывали его магических способностей, то подтверждали, что он способен обмануть теорию вероятности. Например, он просил Андрея представлять геометрические фигуры и цвета. И угадывал разноцветные квадраты и треугольники с первого раза. Правда, только в четырех случаях из пяти. Но когда Андрей для чистоты эксперимента предлагал Боре поменяться местами, то, как не старался, прежде чем назвать правильную фигуру, перечислял почти все существующие. «Ты можешь стать основоположником нового оккультного течения – объединения контрателепатов, – констатировал Боря. – вы будете опытным путем доказывать, что человек силой мысли может отменить законы природы. Например, математическую вероятность».
В те времена он был худощавым, гиперактивным подростком с сияющими глазами. Полным антиподом мрачного Андрея. Он разыскивал книги по алхимии, магии, шаманизму, развитию сверхъестественных способностей и уже годам к восемнадцати его комната стала похожа на архив после обыска, где новые книги в беспорядке стояли на полках, были свалены прямо на полу вперемежку со сшитыми вручную распечатками инкунабул, альдин и эльзевиров. Было и несколько оригинальных древних книг, которые Боря бережно хранил в стеклянном ящике, будто это был аквариум для последних особей вымирающего вида рыб. Одна из них, толстенная, в полтысячи страниц, «Secreti diversi et miracolosi» знаменитого анатома Габриэле Фаллопио, чьи работы по хирургии сохраняли значение даже в XXI веке, изданная в Венеции в 1565 году. Ещё более толстая «Magiae Naturalis» Джованни Баттисты делла Порта. Это было сильно потрепанное голландское издание 1651 года «из мастерской Петра Леффена» со странной гравюрой в начале. На гравюре лысый мужчина в чулках и темном плаще с меховой оторочкой фехтовал на кинжалах со своим собственным отражением в овальном зеркале. Изображен фехтовальщик был очень тщательно, с явным стремлением передать портретное сходство, и в нём легко узнавался автор одного из важнейших трудов по физиогномике Джамбатиста делла Порта. Особо странным было то, что кинжал ученый неаполитанец держал в левой руке! В правой руке у философа была шляпа, которой он прикрывал пах. Лейденское издание «Anatomia antimonii» последователя Парацельса итальяца Анджело Сала, неведомо у кого обучившегося химии, и в 16 веке открывшего химические основы фотографии.
