Книга Черная Cкала - Аманда Смит

— А ваш дом далеко?

— Совсем недалеко, в Лавентиле[11]. — Он показал куда-то вверх и вправо.

Лавентиль. Мне приходилось слышать о Лавентиле.

Вильям дал мне одеяло, и я набросила его на плечи, стараясь держаться прямо. Спина горела от боли, особенно ниже талии, где, как я полагала, было полно синяков. В то же время меня била дрожь — верный признак жара.

В трамвае нам чудом удалось сесть; вокруг теснились люди, тщетно старавшиеся примостить свои картонки и сумки. До этого мне никогда не доводилось ездить на трамвае, я только видела его на картинках в газете. Прижав щеку к стеклу, я наблюдала за дорогой, заполненной машинами — столько машин я не видела, наверно, за всю свою жизнь! Мелькая яркими огнями, они уносились неведомо куда.

Вскоре трамвай свернул на широкую улицу. Мимо проплывали залитые светом магазины — по моим представлениям, не хуже, чем в Нью-Йорке: «Стивенс и Тодд», «Гленденнинг», «Бата»! В огромных витринах стояли манекены, задрапированные в яркие цветастые ткани. В одной из витрин была только обувь, в другой — только шляпы. Два моряка, покуривая, стояли на углу и смотрели на проезжающий мимо трамвай; по виду они были похожи на американцев. Я слышала, что на Тринидаде их много и они охотно встречаются с местными девушками, только потом уезжают — и все, пиши-пропало, девушкам остаются одни воспоминания.

Если янки приедут на Тринидад,

Все девчонки тут же липнут к ним,

Янки так целуют и так говорят,

Что других мы и знать не хотим[12].

В конце улицы трамвай остановился, чтобы люди могли сойти. Я прочитала вывеску — «Отель Квин-Парк». Небольшая группа красиво одетых людей выходила через вращающиеся двери; они разговаривали, смеялись и выглядели очень довольными. Это был какой-то другой мир. Мир, похожий на сон.

Мы прождали не меньше часа, стоя на перекрестке, пока наконец не подъехал брат Вильяма. Он припарковал свой грузовичок на противоположной стороне и, не выключая двигателя, слушал радио. Его лицо оставалось в тени. Вильям подбежал к нему, что-то сказал, а потом махнул мне. Соломон — брат Вильяма — равнодушно бросил «привет». Забираясь в кузов, я услышала, как он спрашивает:

— Что случилось, она что, больна? Только ты мог подобрать больную девку. Еще не хватало, чтобы она принесла в дом какую-нибудь заразу.

Он спросил Вильяма, привез ли тот что-то для него, и Вильям ответил: да, привез. Я растянулась на сиденье и закрыла глаза. Пока мы ехали в Лавентиль, я несколько раз то проваливалась в темноту, то выныривала обратно. Голоса братьев доносились до меня как отдаленная барабанная дробь.

Соломон остановил машину в конце улицы, у подножия холма. По всей вероятности, мы каким-то образом выгрузились из машины и поднялись к деревянному дому. Но этого я уже не помню.

8

Мне не хватало воздуха. Открыв глаза, я увидела круглолицую женщину с лицом, похожим на черную луну, и серебряной косой вокруг головы, которая протягивала мне оловянную кружку с водой. Я понятия не имела, где нахожусь. Моя кожа горела, как в огне. Женщина сказала:

— Мисс, выпейте водички. Давайте, пейте же.

Я выпила столько, сколько смогла, но меня тут же вырвало на пол возле кровати.

— О, Боже! — вздохнула женщина, вытирая мне рот. Потом она собрала мои волосы и завязала в хвост.

Каким облегчением было опять растянуться на брошенном на пол матрасе и позволить этой женщине, миссис Эдне Шамиэль, матери Вильяма и Соломона, стащить с меня влажную и грязную одежду. Очень осторожно она обтерла меня мокрой губкой.

Я вскрикивала, когда она касалась синяков — на спине, на руках, на покрасневших и опухших бедрах. Она спросила:

— Что это? Что это у нас такое? — А потом натянула на меня огромную ночную рубашку, накрыла одеялом, и я провалилась в глубокий и тяжелый сон.

Три дня и три ночи я металась в жару. Временами я бредила. Я выкрикивала имена людей, с которыми я жила раньше. Позже миссис Шамиэль рассказала мне, что я звала тетю Тасси и Вайолет, а я ответила, что не знаю никого, кого бы так звали, и она сказала: «Надо же, какие штуки проделывает лихорадка», но при этом понимающе на меня посмотрела. В один из этих дней в комнату зашел Вильям, я тут же свернулась клубком и закричала на него, как будто он был самим дьяволом. Он решил, что я умираю, потому что у меня закатились глаза. Он спросил, как зовут мою тетю — хотел сообщить ей, что я заболела, но я ответила, что моя тетя умерла. Моя мама умерла, и отец умер, и все умерли. Потом жар спал, и в течение нескольких часов они думали, что я уже выкарабкалась. Боли в животе прекратились, голова почти не кружилась. Но в ту же ночь лихорадка набросилась на меня с новой силой, как огонь, пожирающий сухой кустарник. К утру мои глаза воспалились и налились кровью, кровоточили десны и нос. Из-за металлического вкуса крови во рту у меня начиналась рвота всякий раз, когда я пыталась что-то проглотить, даже воду. Не зная, что еще предпринять, Вильям договорился со своим хозяином, доктором Эммануэлем Родригесом, чтобы он посмотрел меня. Я мало что помню о визите доктора. Вильям и его мать ожидали в соседней комнате, в то время как доктор тщательно осматривал меня: приподняв рубашку, осторожно нажимал и прощупывал то тут, то там. Его гладкие ухоженные руки приятно холодили мою кожу. Достав из кармана фонарик, он направил луч мне в глаза и осмотрел зрачки, потом нажал какой-то штукой мне на язык, чтобы заглянуть в горло. По всей вероятности, это желтая лихорадка, сказал он. Во всяком случае, налицо большинство симптомов. В последнее время она быстро распространяется по Тринидаду и Тобаго. Единственное, чем он сейчас может мне помочь — дать лекарство, чтобы сбить температуру. Если наступит ухудшение, есть вероятность того, что откажет печень и я умру. Но он не думает, что это произойдет. Доктор велел миссис Шамиэль проверять, не пожелтеет ли у меня кожа, — это верный признак болезни. Он порекомендовал холодные ванны.

— Кроме того, ей нужно много пить. Воду обязательно кипятите. Следите, чтобы не было комаров. Если они проконтактируют с ней, а потом с вами, вы очень скоро об этом узнаете.

В эту ночь у меня упала температура и на следующее утро впервые за много дней появился аппетит.

Миссис Шамиэль принесла тарелку супа из говяжьих ног, который я с удовольствием съела. Немного позже она зажгла масляную лампу и присела рядом со мной. Полулежа на подушках, я потягивала чай с целебными травами, который она для меня заварила. Ее доброта поразила меня: с чего бы это ей быть такой доброй?

— Ты уже идешь на поправку, девочка. Самое страшное уже позади. Вот увидишь.

В полумраке я увидела, как в комнату вошел Вильям и встал за спиной у матери, словно охраняя нас. Он молчал, но было заметно, что на душе у него полегчало. Слабым голосом я поблагодарила их обоих за то, что спасли мне жизнь.