Книга Моя судьба - Саша Канес

— А в чем этот обряд заключается?

Евпатий снова густо покраснел.

— Мне, конечно, вам, как даме, неудобно несколько…

— Да ладно вам! Я женщина взрослая, и нервы у меня хоть куда!

— Хорошо! — решился продолжать Евпатий. — В общем, так! Все очень просто. На поле, уже вспаханное, но покуда еще не засеянное, выходит ватага голых мужиков и вступает в интимный контакт с матерью сырой землей.

— Как вступает в контакт?! — опешила я.

— Самым натуральным образом, извините, конечно! Как, извините, муж с женой!

Суть утренней сцены мне начала проясняться.

— Ложишься в пашню — и вперед! Главное, чтобы баб поблизости никаких не проходило, а то очень ревнивая она, земля-матушка!

— Какой ужас! — вырвалось у меня невольно.

Он чуть ли не рассердился:

— Это только предрассудки в вас говорят и снобизм ваш, не в обиду вам будет сказано! А что для истинно русского человека слаще, чем соитие с родной землей, скажите на милость?! Это вам не в церкви перед иконой поклоны бить!

— Это уж точно!

— Вот видите! Вы уже стали меня понимать! Так вот, нас, единомышленников, тогда собралось всего пять человек. Двое с исторического факультета, химик, математик и еще биолог один, здоровенный такой детина, мордвин. Понятное дело, я был лидером, и мой авторитет оставался непререкаемым. Если бы не милиция наша родная, что всех нас, как известно, бережет, мы провели бы наш обряд уже в восьмидесятом году. И тогда по нашему примеру все мужики в стране вместо того, чтобы на политинформациях штаны просиживать, может, этим делом занялись. Может, и с продовольствием бы все решилось, через одиннадцать лет и Советскому Союзу распадаться не пришлось…

— А при чем здесь милиция?

Глаза Евпатия затуманились. Я заметила, что в них стояли самые настоящие слезы.

— Я был задержан нарядом милиции в Филевском парке в тридцатиградусный мороз в январе тысяча девятьсот восьмидесятого года. В этот день я принял решение провести на самом себе очень важный эксперимент. Оставалось всего два месяца до посевной, и меня, понятное дело, мучило беспокойство — смогу ли я в ответственный момент не оплошать и достойно совокупиться с едва оттаявшей после зимних холодов пашней. Разумеется, мне не хотелось в этой ситуации стать посмешищем для небольшой, но сплоченной группки своих сторонников, признавших во мне лидера. Эксперимент этот я решил провести тайно, чтобы по завершении ознакомить сотоварищей с результатом и дать рекомендации, которые мне еще только предстояло для них сформулировать. Я тогда был еще молодым максималистом и решил попытаться возбудиться, извиняюсь, в сексуальном плане, сидя по горло в проруби!

— И вам это удалось?!

— Подождите. Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается! Я понимал, что для достижения необходимого сексуального возбуждения мне может не хватить одного лишь текста Продовольственной программы, незадолго до того принятой Центральным Комитетом Коммунистической партии совместно с Верховным Советом и Советом министров СССР. Поэтому, вы можете, конечно, осудить меня, но я прибег, так сказать, вроде как к допингу — решил смотреть на фотографию, изображающую обнаженное женское тело. Никаких «Плейбоев», понятное дело, в Москве тогда было не достать, и я купил у глухонемого в пригородной электричке набор маленьких скрепленных между собой нитками черно-белых фотографий. Вы меня осуждаете?

Я все время стискивала зубами край кружки, чтобы не захохотать в голос. Мой собеседник, однако, был столь увлечен собственными воспоминаниями, что реакции моей поначалу не замечал. Сдерживаясь изо всех сил, я просипела:

— Да что вы, Евпатий Микулович! Какое тут может быть осуждение! Ведь это вы все не для удовольствия делали!

— Ну, разумеется! Какое в таком деле удовольствие?! Набор этот стоил рубль, как два обеда в нашей институтской столовой, а в нем находилось всего пять фотографий, шесть на девять сантиметров каждая: на двух из них были изображены обнаженные женщины, довольно толстые, но в откровенных, так сказать, позах. На третьей — Сталин в военной форме. Еще на одной — царь Николай Второй. На последней фотке — очень темная иконка с молитвой.

— И как вы действовали после приобретения фотографий?

— Я прямо с утра пошел в Филевский парк и нашел там на Москве-реке старого рыбака, лет семидесяти пяти, наверное. Я дал ему заранее припасенную мной бутылку водки за то, чтобы он расширил свою лунку до размеров проруби и подержал бы у меня перед глазами фотографию с голой девицей, пока я буду в этой проруби сидеть.

— Ну и как все прошло?

Евпатий тяжко вздохнул:

— Я же вам говорил, что меня задержали…

— Да, конечно, вы говорили, что вас тогда милиция забрала. Но при чем тут она и вообще, откуда она там взялась?

— Скажу все начистоту — ни хрена, извиняюсь, хорошего у меня тогда не получилось. Дед этот, пока лед долбил, всю поллитру выхлестал. Когда я разделся до трусов и полез в прорубь, он уже еле на ногах держался. Не мог даже чуток нагнуться, чтобы фотографию эту с голой теткой держать перед моими глазами. Я минут пятнадцать просидел по горло в проклятой проруби, но, как ни задирал голову, кроме грязных валенок и заштопанного вонючего тулупа, ничего не видел. А все это даже по молодости, честно говоря, никаких сексуальных желаний у меня вызывать не могло! И, признаюсь, не токмо в минус тридцать по Цельсию, но и при более благоприятных погодных условиях, почитай, любой юноша оказался бы столь же бессилен! Вы меня понимаете, я надеюсь?

— Конечно, понимаю! Честно говоря, я счастлива, что подобных испытаний лично у меня в жизни не было! Но давайте все-таки про милицию! Мне не терпится узнать!

Во взгляде Евпатия я читала грусть и осуждение моей легкомысленности, но сделать с собой ничего не могла и беспрестанно хрюкала в кружку.

— С чего этот милицейский наряд там появился, я не знаю. До сих пор для меня это тайна. Хотя тогда олимпийский год был. В Москве шагу без милиции было не ступить. В общем, выскочили они втроем прямо на лед и безо всяких там разговоров забрали нас с дедком. В протоколе, в отделении уже составленном, записали, что этот мой эксперимент с участием старика-рыболова есть якобы не что иное, как групповые развратные действия в общественном месте, которым является Филевский парк культуры и отдыха трудящихся.

— А вы пытались им объяснить мотивы ваших действий?

— Конечно, пытался! Поэтому мне пристегнули еще и диссидентскую семидесятую статью. И фотографии у них тоже в дело пошли: девки голые — по разврату и порнографическим материалам, а Николашка с иконкой — как раз по антисоветчине.

— А Иосиф Виссарионович что? Его фотку как вам пристегнули?

— А он куда-то пропал и в деле не фигурировал. Я думаю, его портрет дед вырвал и стырил!

— Ну, а как дальше вы жили? Обрядов языческих вы, наверное, много разных проводили или пытались проводить, по крайней мере?