Книга Выкрикивается лот 49 - Томас Пинчон

Впрочем, чутье у Эдипы обострялось все больше – обнаружилось это, то ли когда пришло письмо от Мачо, то ли когда они с Метцгером забрели в странный бар под названием «Предел всему». Эдипа не могла вспомнить, что было вначале. В самом письме ничего особенного не было, оно пришло в ответ на одну из более или менее бессвязных писулек, которые она добросовестно посылала ему два раза в неделю, но об оказии с Метцгером умалчивала, поскольку чуяла, что Мачо и так узнает. И отправится на танцевальный вечер, устроенный его радиостанцией в спортивном зале, и там на одной из гигантских замочных скважин, начерченных на блестящем полу баскетбольной площадки, высмотрит смазливую девчонку, неуклюже размахивающую руками в попытке сохранить равновесие на каблуках, которые делают ее на дюйм выше любого парня, и будет пялиться на какую-нибудь Шэрон, Линду или Мишель, семнадцатилетнюю спелую ягодку, чьи бархатные глазки в конце концов неизбежно встретят взгляд Мачо, и далее все будет развиваться банальнее некуда, поскольку обнаружится, что мысль об уголовно наказуемом изнасиловании никак не желает покинуть закоулки законопослушного разума. Такое уже случалось, и схема была известна, хотя Эдипа была весьма щепетильна и упомянула об этом, по сути, только раз – остальные три пропали в темном предрассветном небе, – спросив, боится ли Мачо статьи уголовного кодекса. «Конечно», – только и ответил Мачо после короткой паузы, но в его тоне она услышала нечто среднее между раздражением и агонией. Ей было интересно, не отражается ли эта боязнь на его выступлениях. Будучи когда-то семнадцатилетней и готовой посмеяться практически над чем угодно, она затем оказалась побежденной, скажем так, нежностью, которой не позволила себя обуять, дабы не засосало безвозвратно. От дальнейших расспросов она воздержалась. Это был удобный предлог, как и прочие объяснения их неспособности найти общий язык.

Видимо, интуитивно почувствовав, что внутри конверта ничего нового не обнаружится, Эдипа обратила более пристальное внимание на его внешний вид. Поначалу не заметила. Обычный конверт, почтовый штемпель, обычная почтовая марка, слева объявление почтового ведомства: «Обо всех непристойных посланиях сообщайте вашему путчмейстеру». Прочитав это, она принялась лениво просматривать письмо Мачо, отыскивая в нем непристойные слова.

– Метцгер, – вдруг дошло до нее. – Кто такой путчмейстер?

– Парень при кухне, – авторитетно ответил Метцгер из ванной. – Ведает всем горячим и тяжелым: жестяными чайниками, канонерками, голландскими печами…

Эдипа швырнула в него лифчиком.

– Мне предлагают, – сказала она, – сообщать обо всех непристойных посланиях своему путчмейстеру.

– А, ну это они опечатались, – догадался Метцгер. – Бывает. Отвлеклись и нажали не ту клавишу, понимаешь?

Наверное, это было в тот же вечер, когда они заглянули в «Предел всему» – бар на дороге в Лос-Анджелес, неподалеку от завода «Йойодина». Дело в том, что в мотеле «Эхо» культурно уединиться вечерком зачастую просто не представлялось возможным – то ли из-за тишины у бассейна и прозрачности окон, которые на него выходили, то ли из-за обилия юных соглядатаев-вуайеров, вооруженных такими же ключами, как у Майлза, позволявшими им беспрепятственно подглядывать за любым экзотическим сексуальным действом. Дошло до того, что у Эдипы и Метцгера выработалась привычка затаскивать матрац в стенной шкаф, откуда Метцгер сначала вынимал верхний ящик и ставил у двери, затем вынимал нижний и водружал сверху, а в освободившееся пространство просовывал ноги – только так он мог вытянуться в шкафу во весь рост, но к этому моменту, как правило, утрачивал интерес к главному делу.

«Предел всему» оказался заполнен йойодиновскими рабочими из электромонтажного цеха. Зеленая неоновая вывеска весьма остроумно изображала экран осциллографа, на котором беспрерывно плясали фигуры Лесажа.[39]Вероятно, в тот день была получка, поскольку в баре все были уже пьяны. Провожаемые недобрыми взглядами, Эдипа и Метцгер нашли столик в углу. Материализовался морщинистый бармен в защитных очках, и Метцгер заказал бурбон. Эдипа, оглядывая бар, нервничала все больше. Что-то было не так в этой пьяной толпе: все были в очках, и все молча глазели на нее. За исключением двух-трех человек у двери; у тех проходил матч по сморканию – состязались, кто дальше стрельнет соплей через комнату.

Из некоего подобия музыкального автомата в дальнем углу комнаты вырвался хор визгов и гиканий. Все разговоры смолкли. На цыпочках вернулся бармен, неся выпивку.

– Что случилось? – прошептала Эдипа.

– Это Штокхаузен,[40]– объяснил ей унылый седобородый хиппи. – Ранние пташки все больше хавают «Радио Кёльна». Позже оттопыримся по-настоящему. Мы единственный бар в округе, который жестко проводит политику электронной музыки, сечете? Приходите в субботу, в полночь начнется Синусоидальный сейшн, все вживую, народ на джем съезжается со всего штата – из Сан-Хосе, Санта-Барбары, Сан-Диего…

– Вживую? – удивился Метцгер. – Электронная музыка – вживую?

– Они пишут ее прямо здесь, старик, живьем. У нас целый чулан аудиоусилителей, дальнобойных колонок, контактных микрофонов – все есть, старик. Так что если у тебя нет своей бумкалки, но ты рубишь в этих вещах и хочешь лабать с прочими чуваками – там есть все, что нужно.

– Спасибо, не надо, – сказал Метцгер с победительной ухмылкой Малыша Игоря.

Хрупкий юноша в прорезиненном костюме скользнул на соседнее место, представился Майком Фаллопяном и принялся агитировать за какое-то Общество Жирного Питера.

– Ты служишь компании этих ультраправых параноиков? – спросил дипломатичный Метцгер.

Фаллопян моргнул.

– Они обвиняют нас в том, что мы параноики.

– Они? – спросил Метцгер, моргая в ответ.

– Нас? – не поняла Эдипа.

Общество было названо в честь офицера, командующего «Рассерженным» – военным кораблем конфедератов; в начале 1863 года Жирный Питер вышел в море, лелея дерзкий план обогнуть мыс Горн и, высадив десант, штурмом взять Сан-Франциско с целью открыть второй фронт в войне за независимость Юга. Штормы и цинга повредили и обескуражили все суда эскадры, кроме маленького и задорного «Рассерженного», который объявился у берегов Калифорнии примерно год спустя. Однако коммодор Жирный Питер не знал, что русский царь Николай II отправил Дальневосточный флот – четыре корвета и два клипера под командованием контр-адмирала Попова – в залив Сан-Франциско, рассчитывая (помимо прочего) помешать Британии и Франции выступить на стороне конфедератов. Худшего времени для штурма Сан-Франциско Жирный Питер выбрать не мог. Той зимой ходили слухи, что конфедератские крейсеры «Алабама» и «Самтер»[41]действительно готовятся атаковать город, и русский адмирал под свою ответственность привел Тихоокеанскую эскадру в полную боевую готовность на случай, если таковая попытка будет предпринята. Но крейсеры, похоже, предпочитали лишь крейсировать. Попов тем не менее периодически выходил на разведку. До сих пор неясно, что же произошло 9 марта 1864 года, в день, ставший священным для всех членов Общества Жирного Питера. Попов выслал то ли корвет «Богатырь», то ли клипер «Гайдамак» посмотреть, что там видно на море. То ли возле города, известного нынче как Кармел-у-моря, то ли на берегу, где сейчас Пизмо-Бич,[42]ближе к вечеру, а может, в сумерки, корабли заметили друг друга. Возможно, один из них выстрелил, в этом случае другой ответил; оба промахнулись, поскольку ни на том ни на другом впоследствии не обнаружилось ни царапины. Наступила ночь. Утром русский корабль исчез. Точнее, исчезновение было взаимным. Если верить выдержкам из вахтенного журнала «Богатыря» или «Гайдамака», отправленным в апреле генерал-адъютанту в Петербург и затерявшимся ныне где-то в Красном архиве, то в ту ночь пропал как раз «Рассерженный».