Книга Зимняя кость - Дэниэл Вудрелл

По шпалам уже можно было идти не глядя. Ри не поднимала головы, старалась, чтобы лицо не орошало туманом от лопающихся капелек. Длинные ноги сами несли ее вперед, ботинки ступали крепко и прочно. Слякоть тихонько чпокала, ее росчерки перекрывали один другой. Она мокро потрескивала, а ботинки хрустели себе дальше, все остальное же вокруг было тихо.

На выходе из Хокфолла она миновала луг со старыми падшими стенами, а когда задумалась об этих яростно разбросанных камнях, в голову ей бросились прежние Долли — громкие, раздражительные, они ревели и грозили кулаками. Ей мало что было известно о злобном сведении старых счетов, что случилось давным-давно в этих некогда священных стенах, но она вдруг поняла самим мозгом костей своих, как у кровной родни могла возникнуть такая злость — и не угаснуть уже никогда. Как в большинстве ссор, так и не утихших, все наверняка началось со лжи. С главного человека и со лжи.

Главным человеком и пророком, обнаружившим послания Кулака Божьего на кишках блистающей золотой рыбы, молитвой выуженной из черной реки далеко к востоку отсюда, у самого моря, был Хэслэм, Плод Веры. Блистающая рыба явила ему знаки — ему одному, и он пошел по карте, вытисненной крошечными символами на золотых кишках, и повел их всех через тысячи трудных миль, пока не узрели они эти затерянные неприютные лощины в усталых скалах, не решили, что здесь можно разбить идеальный сад, рай, как предписано картой кишок, посланной взорам его Кулаком Божьим.

Ри сошла с путей и пересекла ровное поле до склона с пещерами. От коры льда сорняки и травы заскорузли насквозь, мерцали, хрупкие, под ногой бились вдребезги. Мерцающие травы позвякивали ни от чего, когда она переставляла ноги. Пещеры хорошо просматривались снизу, но дойти до них было трудно. Ри хваталась за деревца, подтягивалась вопреки валящей с ног непогоде по крутизне к раскосой пасти той пещеры, которую знала лучше, — во рту этого грота стояла стенка из камней.

Хэслэм родился от Божьей влаги, сплюнутой на семя скупщика скота, а мужчину из него сделала сбежавшая вера, и он отправился к Ходячему Народу, дабы возмутить его и прочее, на непослушание, как ребенка, и сотворить новый народ, который поведет затем к этому саду, избранному Кулаком, по карте из блистающей рыбы, где ноги их отдохнут после шести тысяч лет скитаний и станут они оседлым народом.

Каменная стенка перегораживала половину пещерной пасти и хорошо защищала от ветра. Обгорелые останки множества костров были разбросаны по пыльному полу. Ри нагнулась и быстро сгребла месиво из объедков огня. Непереваренные головни, обугленные культи. В самой глуби пещеры отыскала небольшую поленницу чурочек. Дрова здесь пролежали досуха долго, и в руках у нее рассыпались, как пряди волос. Но все равно бы занялись, поэтому лоскутья эти она собрала.

К этому раю вела карта, но с Ходячим Народом что-то произошло, не поделили что-то с оседлыми богами, и всего через тридцать лет крыша новой жизни провалилась, стены рухнули и разлетелись, а старые обычаи после десятков лет пренебреженья вернулись, изголодавшись, и Кулак Божий засел в небесах дуться и обдумывать все заново. Ри не очень знала про религию или пагубу. Пророчества Хэслэма, Плода Веры, дошли до нее через поколения хриплого божественного бормотанья главного, который плел хвастливую ложь, смысла в которой было немного, а вывода и вовсе никакого. Причина той старой жестокой ссоры тоже была неясна, и какие-то Долли, знавшие правду, еще могли, конечно, жить, но при ней никто не признавался, никак ей было правды не услышать. Баяли только, что виновата женщина.

Ри сбросила пальто, кенгуруху с капюшоном, мокрую юбку. Опали на пол они тяжко — куски материи, все заледеневшие. Трухлявых чурочек у каменной стены в углу у Ри было довольно, а вот растопки нет, укрывшись же от непогоды, наружу выходить она уже не хотела. Именно те дикарские древние обычаи всякую зарю сызнова занимались над ее миром, они заставили Долли выпустить кровь из папиного сердца, а плоть его бросить где-то в схроне от троп и туч. Ботинки у нее стали как железные, но их она не снимала. Стянула трусы, переступила их, потом задрала над головой майку и тоже стащила. Осталась в голой коже — только ботинки — и присела к поленнице, сунула сухое под самые годные головешки и лохматые гнилушки. В куртке у нее была одна книжка спичек и полкосяка. Чиркая спичкой, она затаила дыхание, бережно коснулась огоньком краешка трусов, и он милосердно побурел быстро, затем пыхнул пламенем.

Огонь, казалось, только и ждал родиться — помигав, быстро занялся, взбежал ревущим костром. Языки бились и освещали пещерный рот. Свет встретился с Ри и затлел на ее коже, подбросил вверх ее тень. Она потопала ногами и выглянула из пещеры на лес, ушедший под лед.

Какие-то деревья проседали до самого слома, некоторые и ломались.

Близко от входа она пописала — пусть звери знают, что она была тут в гостях.

После злого разбора многие Долли бежали из Хокфолла в пещеры и как раз на склоне этом собрались, дабы пережить свою первую зиму изгнания. Среди тех Долли были и ее Долли. Ее народ прожил, забившись в эти вот самые пещеры, всю мерзкую зиму до поздней весны, дети дышали с присвистом, бабушки в сырости чахли, мужчины каждым выдохом своим освежали тот свирепый племенной гнев, который Хэслэм проповедями своими пытался изгнать из сердец их и привычек.

Когда огонь запнулся, Ри подправила его головнями и чурочками, и костер дорос ей выше колен. Согреваясь, она двигалась, шаркала ногами, подняв руки, удар, еще удар, хук, с выносом справа, широкие тени били в стену пещеры. Короткими ударами слева, пусть раскроется, девочка, а потом добивай правой, ляжет.

Пещера была длинна, в ней еще две камеры, как минимум, все глубже и промозглее, но за стенкой пространство согрелось быстро. Ри растрясла одежду, сбила лед и расстелила все у огня. Раскурила полкосяка. Последние годы в пещеру заглядывали только охотники и парочки — от них остался ссохшийся помет да гнутая тара, однако в языках пламени теперь проступал и мусор предков. Осколки нескольких хрупких белых тарелок и ручки от чашек, потемневшая длинная вилка с двумя зубцами, треснувшие синие пузырьки от притирок и жестянки, истонченные временем до того, что пальцем проткнешь.

Скорее всего, его похоронили где-то рядом. Если похоронили.

Или сбросили в бездонную черную яму. Опустилась ночь, и слякоть перестала падать с неба. Оно разлилось по-над всем этим льдом — низким молоком. Время от времени Ри влезала в Бабулино пальто и выискивала на склоне дрова. Молочное небо и лед давали хорошо разглядеть мертвое дерево, и она подтаскивала дрова к костру, лечила пламя, распяливала пальто сушиться. В углу у стены стало совсем тепло, и Ри села там голой попой — в странном покое, зная, что на этом самом месте раньше сидело на корточках уже столько родни с не ведомыми ей именами, чтобы возобновить себя после того, как на их жизнь обрушился прискорбный вихрь времени и выжал их до самого мяса.

Ей пели койоты, и она спала, подкармливала пламя, вдали слышала снегоочистители.

В животе у нее урчало и дергало, голод свернул ее болезненным завитком.