Книга 42-я параллель - Джон Дос Пассос

Как тотчас же становится к ней задом.

Ты, должно быть, голоден. На, доешь мой пирог.

– Нет, зачем же. Найдется у нас кусок и для мальчика, – сказала старуха.

– Кажется, десять центов, – выходя из-за трубы, выговорил наконец Фейни.

– Ну, если десять центов, я бы взяла одну, – быстро сказала старуха.

Костлявая женщина хотела что-то сказать, но было уже поздно.

Не успел еще кусок пирога попасть Фениану в рот, а блестящий десятицентовик перейти из старой папиросной коробки с буфета в жилетный карман дока Бингэма, как за окном послышалось звяканье упряжи, и сквозь дождь и мрак мелькнул тусклый свет фонаря.

Старуха вскочила на ноги и с волнением обернулась к тотчас же открывшейся двери. Грубосколоченный седой мужчина с козлиной бородкой, торчавшей на круглом красном лице, вошел в комнату и стал стряхивать воду с отворотов кожана. Худой подросток с выпяченным кадыком на тощей шее, с виду однолеток Фейни, вошел за ним следом.

– Здравствуйте, сэр, здравствуйте, сын мой, – прогромыхал док Бингэм, дожевывая пирог и допивая кофе.

– Они попросили поставить лошадь к нам в сарай, покуда дождь поутихнет. Это ничего ведь, Джеймс? – неуверенно спросила старуха.

– Ну что ж, – буркнул тот, тяжело усаживаясь в свободное кресло. Книжку старуха уже спрятала в ящик кухонного стола. – Книгами промышляете, что ли?

Он сурово поглядел на распакованный сверток.

– Так нам тут этого барахла не нужно. Ну а вы ночуйте себе на здоровье в амбаре. Не такая ночь, чтобы кого-нибудь выкидывать на улицу.

Они распрягли лошадь и сами устроились на сене над коровьим стойлом. Перед уходом из кухни хозяин заставил их отдать спички.

– Где спички, там и до пожара недолго, – сказал он.

Лицо дока Бингэма было мрачнее тучи, когда, завернувшись в попону, он бормотал что-то о «бесчестье носителю сана». Фейни был возбужден и счастлив. Он лежал на спине, прислушиваясь к журчанию воды по желобам, к приглушенному шороху жующего скота, и глубоко вдыхал запах сена и теплую луговую свежесть коров. Ему не спалось. Хотелось чувствовать возле себя ровесника, поговорить с ним. Какая ни на есть, а работа, и потом, можно свет посмотреть.

Он только что заснул, как вдруг яркий свет разбудил его. Мальчик, которого он видел на кухне, стоял над ним, освещая его фонарем. Его огромная тень плясала по стропилам.

– Слышь, мне бы надо книжку.

– Какую тебе книжку? – зевнул Фейни и привстал.

– А знаешь… из тех, что о хористках, белых рабынях, ну и о прочем…

– А в какую тебе цену, сын мой? – раздался из-под попоны голос дока Бингэма. – У нас большой выбор занимательных книг, прямо и свободно трактующих разные явления жизни, рисующих плачевную разнузданность жизни больших городов, и все это от одного до пяти долларов. Полное издание книги доктора Бернсайда – «Все о половой жизни» – стоит шесть долларов пятьдесят.

– Нет, мне бы не дороже доллара… Только вы ничего не скажете старику? – говорил мальчик, обращаясь то к одному, то к другому. – Сэр Хардуик, тот, что живет на шоссе, так он как-то был в Сагино и там купил книгу у кого-то в гостинице. Черт, вот это была книжка – пальчики оближешь.

Он принужденно захихикал.

– Спустись-ка, Фениан, и достань ему «Королеву белых рабынь» за доллар, – распорядился док Бингэм, снова укладываясь.

Фейни с фермерским сынком спустились по шаткой лестнице.

– А ты скажи, очень она забориста?… О, черт, попадется отцу, задаст он мне трепку… А ты что ж, неужто все эти книги прочел?

– Я? – отозвался свысока Фейни. – Мне не для чего читать книгу. Когда вздумается, я все это наблюдаю, как оно есть. Вот тебе… это насчет падших женщин.

– Что-то больно тонка за один доллар. За доллар ты мог бы дать потолще.

– Так зато забориста.

– Ну ладно, возьму, а то еще застанет меня здесь отец. Покойной ночи.

Фейни снова отправился на сеновал и крепко заснул. Ему снилось, что он в каком-то амбаре поднимается по шаткой лестнице вместе с сестрой Милли, и она все пухнет, белеет, жиреет; на голове у нее большая шляпа, кругом разукрашенная страусовыми перьями, а на платье вырез, и он удлиняется от шеи все ниже и ниже, и голос пока Бингэма говорит, что это Мария Монк, королева белых рабынь, и только он собрался схватить ее, как солнце ударило ему прямо в глаза. Док Бингэм стоял перед ним, широко расставив ноги, причесывался карманной гребенкой и декламировал:

Сбирайся в путь, ведь солнце – светоч мира —

Не для земли одной несет тепло,

И человек корнями не прикован

Подобно древу к месту одному.

– Вставай, Фениан, – прогрохотал он, заметив, что Фейни проснулся, – отряхнем прах этого негостеприимного жилища от сандалий наших, завязав ремни, с проклятием, подобно философам древности. Запрягай лошадь, позавтракаем дорогой.

Так странствовали они в продолжение нескольких недель, пока однажды вечером не очутились перед опрятным желтым домиком, стоявшим в роще пушистых темных лиственниц. Фейни остался в фургоне, а док Бингэм отправился в дом на разведку.

«Сегодня непременно спрошу его, – думал Фейни. – Должен ведь этот старый мошенник наконец рассчитаться со мной.

Немного погодя док Бингэм появился на пороге, весь расплывшись в широкой улыбке.

– Ну, Фениан, тут нас прекрасно примут, как и подобает принимать носителей сана. Но только смотри, не болтай лишнего. Отведи лошадь в сарай и распряги ее.

– А как насчет моей платы, мистер Бингэм, ведь прошло уже три недели.

Фейни соскочил с козел и готовился распрягать. Скорбь омрачила лицо дока Бингэма.

– О корысть, корысть…

…Внимательно исследуй

Его ты руку – белоснежна кисть,

Но на ладони, в складках, грязь ты узришь, —

Увы, то след уже оставил подкуп.

У меня были великие надежды на кооперативные наши начинания, которые ты разрушаешь своей юношеской поспешностью и алчностью… Но если ты иначе не можешь, то, что делать, сегодня же вечером ты получишь все должное, и даже с избытком. А теперь распрягай и принеси мне вон тот маленький сверток с «Марией Монк» и «Папистскими кознями».

Был жаркий день. Вокруг амбара пели реполовы. Пахло свежей травой и цветами. Амбар был сложен из красного кирпича двор полон белых леггорнов[30].

Кончив распрягать и поставив лошадь в стойло, Фейни уселся на перекладину забора и закурил папироску, глядя на серебристо-зеленые поля овса. Ему хотелось, чтобы подле него была девушка, которую он мог бы обнять, за талию, или парень, с кем бы отвести душу.