Книга Федор Апраксин. С чистой совестью - Иван Фирсов

— Брось весла, Федосейка, передохни. Нам в самом деле за ними не угнаться.

«А ведь государь-то взаправду сим ремеслом завлекся, надобно как-никак и мне спознать сие дело».

— А коим образом с парусиной-то лодка супротив ветра выхаживает?

Антип почесал бороду, карие глаза его засверкали.

— Дело сие великое, сударь, токмо враз и на пальцах не пояснишь. Мудрость рыбацкого хождения не враз дается. Надобно с парусом жить в ласке и взаимности. Ежели придется нам с тобой хаживать с парусиной, тогда доскажу.

Антип заслонился ладонью от заходящего солнца.

— Кажись, Еремей к берегу правит, и нам бы пора.

Апраксин оглянулся, за кормой неподалеку держалась лодка с братом. Апраксин помахал ему рукой:

— Ворочаем к бережку!

На воду легли тени от макушек высоченных сосен прибрежного бора. На берегу трещал костер, вокруг суетились потешные, пахло ухой и кашей. Солнце не спеша катилось к далеким холмам, босые щиколотки приятно холодила сырая травка.

У костра сидел Петр, разговаривал о чем-то с Кузьмой и, видимо, следил, как лодки подходили к берегу.

Не успел Апраксин размяться, он махнул им рукой и крикнул воеводе:

— Пора бы и поснедать. Вели потешным, тащите ложки, посуду, какая есть, соль прихватите. Алексашка, штоф не позабудь!

Приятный запах ухи, наваристой, с бараниной каши приятно щекотал ноздри.

После первой чарки все смачно жевали, вода нагнала аппетит.

— Кузьма баит, Федор, — прервал молчание Петр, — что и дело ихово, рыбацкое, сродни морехоцкому.

— Позволь, государь, продолжить. Не все сразу деется. — Кузьма разгладил бороду. — Деды наши да прадеды в сих местах вековали, рыбкой кормились, промысел чинили. Лодьи великие тут не надобны — мелководье у нашенских берегов. Да и рыбку заморишь, разбежится с испугу. Ладим, стало быть, малые лодьи, дощаниками на поморье зовутся. Опять же зимовье — на бережку им быть сподручней. Ледок-от расшибет хоть и великую лодью. Того дела для место сподобили лодьи излаживать — подель по-нашенски — у Трубежа-речки. Там же и конопатим, и смолой их обвариваем. Весла да снасти разные поделываем. Вот так-то, — закончил Кузьма.

Сумерки незаметно заполняли лес, костер высвечивал раскрасневшиеся лица.

— А машт отколя? — Петр вытянул затекшие ноги. — А парусы?

Еремеев кивнул на Антипа:

— Есть и тут умельцы! Вона Антипка который год хаживает в Архангельский, на Соловках монахам кочи морские излаживал.

Петр с любопытством посмотрел на кормщика, а Кузьма продолжал:

— Рыбники наши слободские много лет добывают на Беломорье пропитание себе да женкам, да деткам. На Соловках да в Архангельском и с щеглой познались, и с парусом. Иноземных там кораблей страсть. А с парусом лодка ходка, на веслах не угонишься.

Еще долго рассказывал Кузьма, все слушали, казан с кашей давно опустел.

— С Волги, из Нижне-Новгорода, умелец в слободе прижился, по корабельному делу кумекает. Стар больно, а дело знает. Баит, при отце своем ладил корабь для заморских походов к персианам. За кузнеца и плотника добре ладит. Так-то, государь, — закончил Еремеев.

— Любое то дело для вас, погляжу я, — протянул задумчиво Петр, глядя в костер.

— В ем жисть наша, государь.

Все невольно притихли, слушая рассказ Еремеева, слышно было, как потрескивают в костре головешки.

Петр встал, потянулся и неожиданно озадачил голову:

— Завтра поутру быть тебе на Трубеже с лодьями, под парусом пойдем. Да, — царь поднял голову, — приведи умельцев-корабельщиков, о коих сказывал.

Голова молча поклонился. Петр обратился к Собакину:

— Теперь передохнуть бы надо. Федор, Петро, Алексашка, собирайтесь. Потешных пристрой где там на подворье.

Подвели лошадей, и сопровождаемые воеводой всадники скрылись за поворотом.

Игумен Никитского монастыря отец Дионисий, еще накануне с вечера предупрежденный Собакиным, приготовил две самые лучшие горницы в своих палатах. И когда царь подъехал к монастырским воротам, они были уж отворены. Игумен с рыжим келарем низким поклоном встретил их, пригласил откушать. Спустя полчаса сидели они в трапезной за длинным, грубо сколоченным столом. Игумен поднес громадный потир с монастырским медом. Меншиков молча взял, отпил, поставил перед Петром. Стол был уставлен разной рыбной снедью, но проголодавшийся Петр повел носом:

— Мне бы чего мясного.

— Изволь, государь, говядину, — протянул ему блюдо игумен, — пост, слава Богу, миновал.

— Подобру все, ладно, — задумчиво ответил Петр.

Игумен мягко предложил назавтра отправить службу, поклониться святым угодникам.

Петр досадливо поморщился, другие думы его одолевали, но сказал:

— Добро бы нам заутреню не пропустить, Федор, ты взбуди меня, Алексашка, пес, как есть проспит, — перевел разговор. — А что, монастырь ваш, святой отец, не бедствует?

— Монастырь наш невелик, государь, но знатен, пять веков бодрствуем со времен Александра Ярославича, — неторопливо рассказывал игумен о нехитром монастырском хозяйстве. — Позволь, государь, полюбопытствовать, надолго ли в наши края?

— Все-то ведать желаете, — усмехнулся царь. — Охоту имею на водную усладу вашу, на озерко полюбоваться.

— Дело доброе. — Дионисий поправил свечу. — От предков идет, да позабыто теперь многое, а то и поневоле.

— Пошто так? — Петр удивленно поднял брови.

— Кои-то лета, государь, люд да земли наши древние от межусобиц страдают, мнут друг дружку на радость недругам, а преж в сих местах Русь становилась.

Игумен покосился на уронившего голову Меншикова. Петр шлепнул его по затылку, толкнул задремавшего Федора. Тот вздрогнул, посмотрел на сидевшего рядом брата.

— От озерка нашенского, государь, до матушки-Волги рукой подать. Рыбаки наши туда рыбку везут, — нараспев закончил Дионисий, глядя на задумавшегося царя.

Из раскрытого оконца потянуло прохладой соснового бора, за монастырской стеной вековые стволы слегка поскрипывали, будто переговаривались о былом.

— Да-а, — Петр откинул голову, — постигать многое еще надобно, однако разумею, — повернулся к Федору, — подле маменькиного подола сидя, многое не проведаешь, а должно про все знать.

Кивнув на полусонного Меншикова, Дионисий произнес:

— Коли искус есть, о том позволь после поведать. — Игумен привстал. — А нынче время позднее, государь, почивать бы пора, чай, не побрезгуешь обителью нашей?

Алексашка примостился на полушубке у дверей царской горницы. Апраксины расположились в дальней опрятной келье, на деревянных лежанках.