Книга Врата Небесного спокойствия - Шань Са

Женщина продолжала молиться, словно бы и не услышала его слов.

Солдаты силой подняли старушку на ноги и подвели к Чжао. У нее было морщинистое, как печеное яблоко, лицо и потухший взор.

Чжао начал допрос:

— Где преступница, называющая себя Аямэй? — Голос его прозвучал почти грубо. Нимало не испугавшись, женщина подняла глаза на лейтенанта. Чжао повторил вопрос: — Где Аямэй?

Она не отвечала.

Мебели в комнатах было очень мало. Чжао убедился, что девушки в доме нет, и приказал солдатам обшарить окрестности. Старая женщина вернулась к молитве.

Чжао снова обошел дом, надеясь отыскать хоть какие-то следы.

В дальней комнате стояла большая кирпичная лежанка. Выцветшее, сложенное вчетверо одеяло из красной конопли лежало на темно-синей простыне. Под круглой вышитой подушечкой Чжао обнаружил клочок бумаги, ручку и исписанные листы.

Почерк был изящный, почти каллиграфический. Сгорая от нетерпения, Чжао присел на край кровати и погрузился в чтение.

«Уже десять дней я живу на берегу моря. К великому облегчению, Ваны ни о чем меня не спрашивают. Мне было бы одинаково трудно солгать им и объяснить, что я ни в чем не виновата. К счастью, они полюбили меня, как родную дочь, им все равно, кто я такая на самом деле.

Какое сегодня число? Не знаю, да это и не важно. Время здесь течет по-иному. Солнце встает и садится, день чередуется с ночью, звезды указывают на смену времен года. Люди живут в вечном покое; будущего и прошлого попросту нет. И все-таки один день не походит на другой: меняется цвет моря, по-разному светит солнце, движутся звезды по небу, распускаются и опадают цветы. Мы живем в тишине. Работа так четко отлажена, а жизнь так размеренна, что люди понимают друг друга без слов, довольствуясь жестом или взглядом. Они мало говорят, никогда не пишут и много поют.

Сегодня я нашла под окном забытую кем-то старую ручку — должно быть, она принадлежала одному из сыновей Ванов. Я взяла оберточную бумагу, которую матушка Ван использует для растопки, и начала писать — в основном классические стихи, которые помню наизусть. Что за удовольствие — держать в руках ручку! Слова такие прекрасные и живые. Мне не хватает книг. Я тоскую по волнующему наслаждению, которое дарят душе стихи».

Вторую страницу украшала виньетка из раковин.

«Уже поздно, Ваны легли спать. Я зажгла свечу и пишу в постели, как будто вернулась на восемь лет назад, в прошлое, когда девочкой пряталась под одеялом и лихорадочно писала при свете карманного фонарика.

Все в моей жизни повторяется: восемь лет назад меня наказывали за дружбу с Минем, сегодня обвиняют в том, чего я не совершала. Я стремлюсь к запретному, желаю невозможного.

Но время не стоит на месте. Я больше не маленькая заплаканная девочка, отчаянно жаждущая смерти. Я хочу сражаться за свою жизнь, хочу освободиться от тоски и тревожных метаний.

Сегодня утром река была светлой, как широкое зеркало. Я взглянула на свое отражение в воде и удивилась собственной красоте. Неужели все дело в том, что мое лицо округлилось, кожа обветрилась, а простая здоровая пища придала волосам блеск? Нет, думаю, истинная причина перемены в другом: что-то внутри меня пробуждается.

Впервые за все время этого нового одиночества я размышляю о живущей в душе муке. Дело не в самоубийстве Миня, не в бойне на площади Небесного спокойствия и не в моем бегстве из Пекина. Болезнь, которая уже семь лет подтачивает меня изнутри, заключается в неослабном стремлении к смерти.

Страсть сожгла меня, подобно пламени. После смерти Миня я была так несчастна, что любовь к жизни обернулась ненавистью. Сегодня я наконец осознала ошибку, которая едва не погубила меня: я слишком многого требовала от жизни, думала, что она обязательно подарит мне безмятежное счастье и покой. Но жизнь сама по себе ни хороша и ни плоха. Счастье — тот плод, что человек бережно выращивает в собственной душе. Его нельзя получить „со стороны“. К чему дуться, как ребенок, которого обошли подарком? У меня впереди годы, чтобы стать счастливой!» «Нужно описать все события последовательно, день за днем.

Я оказалась в деревне ночью. Мать Вана отвела меня в комнату, где я провела самую ужасную ночь в своей жизни. Стоило мне закрыть глаза, и в памяти всплывали страшные картины: танки на пекинских улицах, солдаты стреляют, люди кричат, пытаясь спастись от пуль. На мостовой лежит труп Сяо, лицо его в пыли, мертвые глаза смотрят в небо, изо рта вытекает струйка крови.

Я проснулась, задыхаясь от запаха пороха.

Я просидела на кровати до утра, пока первый луч солнца не заглянул в окошко хижины. Оглядев комнату, я вспомнила, что три дня назад моя жизнь резко переменилась: теперь я преступница, объявленная в розыск на всей территории Китая. Что со мной будет? Если положение не изменится, меня наверняка приговорят к пожизненному изгнанию.

Все вокруг выглядело враждебным: сложенные из грубого кирпича стены оскорбляли взгляд, заштопанные несвежие простыни вызывали брезгливое чувство… Раздавленная, потерянная, я забилась в угол кровати.

Не знаю, сколько прошло часов. Потом из соседней комнаты донеслись какие-то звуки. В доме запахло едой. Я решила встать и осмотреть дом, где вырос Ван.

Узловатые потолочные балки почернели от времени. Дощатая дверь разделяла крошечные комнаты. Ночевала я в обычном чулане: кровать у стены, под единственным окном свалены инструменты и дрова. Родители Вана спят в другой комнате, там же проходит вся их жизнь. На большой печи стоит огромный железный котел. К кровати приставлен маленький красный столик, из темного угла смотрит позолоченный божок, это Гуань Инь с веткой плакучей ивы в одной руке и кропильницей в другой. Дом запирают только на ночь, днем вход прикрывает линялый полог.

Рано утром мать Вана подала рисовый отвар, на завтрак был рис с соленой рыбкой. Поев, я пошла прогуляться по берегу моря.

Хутор находится на вершине зеленого холма, крыши шести домиков поросли травой и лишайниками. Деревянные стены потемнели от дождя. Ставни охряного цвета открываются снизу вверх, днем их закрепляют деревянным клинышком, и комната наполняется мягким светом.

Погода была унылая, стоял туман, но я разглядела тянувшуюся вдалеке горную гряду.

Я шла по песку, ни о чем не думала и слушала крики летавших низко над волнами чаек. Мною овладела сладкая истома, я почувствовала безразличие ко всему на свете. Потом вернулась усталость. С первых минут нашего выступления я почти не спала и очень редко ела. Только теперь я начала понимать, как мало у меня осталось сил. Было жарко и влажно. Зеленоватый свет подкрашивал облака, пронзал морскую гладь широкими лучами. Я легла на теплый песок.

Вдалеке зазвучала песня, и я узнала слова:

„Но однажды мы с тобой,

иссушенные старостью…“

„Минь!“ Я вскочила и кинулась на поиски певца. Погода прояснилась, голубой свод небес напомнил мне о Пекине. Я решила взобраться на холм и пошла по тропинке, петлявшей в тени между березами, но на месте нашей с Минем маленькой хижины стоял кинотеатр. Я вспомнила, что нашу хижину давно снесли, а Минь уже семь лет как умер. Семь лет… как будто это было вчера, или будет завтра, или всегда.