Книга Загадка Александра Македонского - Неля Гульчук

Диоген едва заметно усмехнулся:

– А… Ты и есть тот самый царь, про которого говорят, что он решил прибрать к рукам весь мир, все народы?

Нищий философ откровенно насмехался.

– Для их же блага, – встал на защиту царя-друга Гефестион.

Но Диоген не отреагировал на слова Гефестиона. Он разговаривал только с царем.

– И как же ты распорядишься покоренным тобой миром, если, конечно, боги позволят тебе сделать это?

Молодой царь спокойно дослушал вопрос философа, выдержал для вежливости паузу и ответил:

– Я создам совершенное государство, Диоген! Смешаю народы и дам им равные права.

Философ с сомнением произнес:

– Но возьмут ли? Человеческое существо противоречиво. Чернь безрассудна. Глупость предрассудков, верований безгранична. Их не искоренишь силой… Законы жизни людей надобно переписать при помощи разума… Может быть, воплотить твою мечту подвластно времени… Долгому времени, царь…

Военачальники, стоявшие позади Александра, молча; внимательно слушали философа. Ироничную улыбку Неарха, блуждавшую на его лице, когда он осматривал жилище Диогена, сменила задумчивая сосредоточенность, в которой читалось почтение к мудрецу.

Александр ответил:

– Я знаю, Диоген, что построить гармоничное государство в несовершенном мире – трудная задача. Но я попытаюсь это сделать… Не успею я, продолжат другие. Начало должно быть положено.

Диоген поднял руку вверх, указав на небеса:

– Совершенна, о царь, лишь гармония небесных сфер… – Подумал, потом закончил: – Я желаю тебе удачи… Но прежде обрети гармонию в собственной душе. Ты же сам, как огонь.

Птолемей, Гефестион, Неарх и Клит переглянулись, боясь, что вспыльчивый Александр разгневается, но он оставался спокойным.

– Мы оба, Диоген, лишь исполнители воли богов: тебе – проповедовать душевный покой и простоту, мне – действовать…

– Но, согласись, жизнь, полная опасностей, жертв, для тебя лично и людских, лишена гармонии, потому что итог ее предначертан роком, Ананкой…

С внутренним достоинством Александр возразил:

– Я по-другому читаю свиток своей судьбы. Мое прочтение созвучно с гекзаметрами божественного Гомера: слава, которую стяжает герой в этой краткой и лишенной гармонии жизни, переживет века. Благодарю тебя, Диоген, за мудрую беседу. Если бы я не был царем, то хотел бы стать философом.

– Хорошие слова… Наверное, идеальное государство родится тогда, когда цари будут философами и философы царями…

– Мы живем в своем времени и обязаны думать о нем… – возразил царь. – По-разному мы читаем знаки судьбы, и каждый идет своей дорогой. Но я с уважением отношусь к твоим взглядам. Проси, что хочешь!

С некоторым недоумением посмотрел Диоген на царя, отвернул лицо и спокойно произнес:

– Думаю, что моя просьба не обременит тебя…

Все ждали, что еще скажет философ, что попросит у царя.

– …Отступи немного в сторону и не заслоняй мне солнце, царь!

Постояв в раздумье, Александр с улыбкой ответил:

– Отступать – не в моих правилах, но я сделаю это из уважения к тебе…

Царь отступил в сторону, спросил:

– Это все?

И услышал поразивший его ответ:

– Да, и ничего более… Царю, чтобы царствовать, нужен, конечно, весь мир. А философу, чтобы мыслить, необходимо гораздо больше – вся Вселенная. И она у философа есть. А больше ему ничего не надо.

Александр пристально взглянул в глаза мудреца:

– Неужели ты и вправду хочешь, чтобы все люди на земле переселились из своих домов в пифосы? Чтобы все жили, как ты живешь?

– Я просто хочу доказать, что можно жить счастливо, довольствуясь малым. Заметь, животные живут без одежды, без огня, не делают больших запасов пищи, а всегда здоровы и доживают в бодрости до самой смерти. А люди? Они изобрели столько наслаждений, но часто не дотягивают до старости, болеют, едва волочат ноги. И роскошь, и теплая одежда, и добротные дома, и сладкая обильная еда, и дорогое питье не помогают, все это людям не на пользу. Знаешь почему?

– Почему?

Диоген вздохнул, пригладил обеими руками бороду, посмотрел в небо.

– Так почему же людям все не на пользу? – переспросил царь, любуясь атлетическим телом философа, его гордым горбоносым профилем.

– Потому что свою мудрость и знания они употребляют не на достижение правды и свободы, а лишь на то, чтобы изобретать все новые и новые наслаждения, которые разрушают тело и душу. Когда желаешь многого, то многого и боишься, многому завидуешь, на многое надеешься и от многого страдаешь. Только довольствуясь необходимым, становишься полностью свободен и счастлив и, ничего не боясь, смело вступаешь в борьбу со злом.

Диоген замолчал. Молчал и Александр.

– Ты ничего более не хочешь мне сказать? – спросил Диоген, когда молчание слишком затянулось.

– Я не хотел огорчать тебя, но так и быть. Отказаться от всего ради свободы – это говоришь ты. Познать все ради свободы – это говорю я. А какая свобода лучше – увидим.

– Нет, не увидим, – возразил философ. – Потому что я уже обрел свою свободу, а ты своей свободы не достигнешь никогда.

– Ты нравишься мне, Диоген. Будь моим другом, – предложил царь.

– Властителю и друг подозрителен.

Сделав знак свите об окончании беседы, Александр пошел к колеснице.

– Запомни изречение Платона, царь: «Если бы оказалось неизбежным либо творить несправедливость, либо переносить ее, я предпочел бы переносить!» – крикнул мудрец вдогонку удаляющемуся царю.

Но Александр не услышал напутствия пророка.

Отстав на несколько шагов, друзья шли вслед за царем.

Неарх спросил:

– Как ты думаешь, Гефестион, остался ли Александр доволен беседой с Диогеном?

– …Учитывая, что последнее слово как будто осталось за философом… – вмешался в разговор Птолемей.

Помедлив с ответом, Гефестион заметил:

– Думаю, что царь размышляет над тем, что сказал Диоген, а не о том, за кем осталось последнее слово.

В беседу друзей вторгся молчаливый Клит:

– Пока так, наверное, Гефестион!.. Пока! Все зависит от числа побед. С их увеличением желание выслушивать возражения уменьшается…

XI

В повозке, запряженной четверкой лошадей, Таида мчалась в Афины. Ее сопровождал Лисипп, философские беседы с которым все больше и больше захватывали ее ум. Напутствие матери о том, что дочь прославит Афины, город в котором она была рождена, постоянно вспоминалось.