Книга Фараон и наложница - Нагиб Махфуз

— Я человек действия и склонен принимать решения. Я покоряю землю железной рукой, и она подчиняется, щедро даря мне свои богатства и благословение. Я извлекаю пользу, и тысячи людей извлекают пользу вместе со мной. Для этого мне не требуется произносить обдуманные слова или пользоваться яркими цветами.

Каждый из гостей высказал свое мнение либо для того, чтобы дать волю злобе, которую долго вынашивал в себе, либо просто ради того, чтобы поболтать или предать гласности свои мысли. Один из самых важных гостей, которого звали Рам, спросил:

— Кто же правит людьми и наставляет их на путь истинный? Кто завоевывает новые земли и берет крепости? Кто приносит богатство и прибыль? Только не художники.

— Мужчины страстно влюблены в женщин, — заявил Анин, не упускавший ни одного удобного случая, чтобы наполнить свой кубок, — и глупо восторгаются ими. Однако поэты облекают подобное безумство в привлекательные слова. Ни один человек в своем уме не станет призывать их к ответу за это. Может, поэтов стоит призвать к ответу за то, что они напрасно тратят время на столь бесполезные и преходящие увлечения? Весьма забавно, что за свои глупости они требуют славы и почестей.

Шама заговорил снова:

— Кое-кто долго упражняется в стихотворной лжи или восторженно блуждает среди заоблачных далей, ища вдохновения в иллюзиях и тщетных фантазиях, твердя, будто он предвестник откровений. Дети тоже лгут, как и простой народ, но они ничего не просят за это.

Радопис долго и душевно смеялась, затем подошла к тому месту, где сидел Хенфер.

— Художники, какой позор, — насмешливо сказала она. — С какой стати вы расхаживаете гордо и самодовольно, будто достигли величия горных вершин?

Скульптор снисходительно улыбнулся, но продолжал молчать, как и его два собрата, считая ниже своего достоинства отвечать тем, кто критикует, не разбираясь в предмете спора. А Рамонхотеп и Хени оба сдерживали растущий гнев. Не желая допустить, чтобы словесная битва завершилась на этом, Радопис обратилась к философу Хофу.

— Философ, что вы думаете об искусстве и художниках?

— Искусство относится к области развлечений и шуток, а художники — искусные шуты.

Художники уже не могли скрыть своего негодования, а губернатор Ани не удержался от смеха. Гости разразились веселым хохотом.

— Мой дорогой философ, ты хочешь, чтобы жизнь сводилась лишь к тяжелой и нудной работе? — гневно вопрошал Рамонхотеп.

Старик безмятежно покачал головой и, продолжая улыбаться, ответил:

— Отнюдь. Я не это имел в виду. Без шутки жить нельзя, но при этом нельзя забывать, что это всего лишь шутка.

— Разве творческий порыв, порожденный вдохновением, называется шуткой? — Хенфер ринулся в атаку.

— Вы называете это вдохновением и творчеством, — пренебрежительно ответил философ. — Я же знаю, что это игра воображения.

Радопис взглянула на архитектора Хени, побуждая того вступить в перепалку, стараясь вывести его из привычки отделываться молчанием. Но он не поддался ее соблазнам, и не потому, что считал предмет спора незначительным, а потому что, справедливо или ошибочно, полагал, будто Хоф не имеет в виду то, что говорит, а просто дразнит Хенфера и особенно Рамонхотепа в свойственной ему жестокой манере. С другой стороны, поэт пришел в ярость и, забыв на мгновение о том, что находится во дворце на острове Биге, обратился к философу злобным тоном:

— Если искусство является игрой воображения, тогда почему художникам заказывают произведения, в коих те не в силах достичь совершенства?

— Потому что такие заказы требуют, чтобы они отложили в сторону привычные для них мысли и логику и искали выход в мире детства и воображения.

Поэт надменно пожал плечами.

— Твои слова не заслуживают ответа, — сказал он.

— Пусть так и будет, — ответил Хенфер, а Хени согласно улыбнулся. Однако Рамонхотеп изнывал от нетерпения, гнев не позволял ему молчать. Он сердито посмотрел на насмешливые лица и резко спросил:

— Разве искусство не доставляет вам удовольствие своей красотой?

— Как это банально, — вдруг произнес Анин, вряд ли отдававший отчет тому, что говорил, ибо вино уже помутило его разум.

Поэт был вне себя от гнева. Он выронил из руки цветок лотоса.

— Что стряслось с этими людьми? — выпалил он. — Они не понимают смысла того, о чем говорят. Я упомянул удовольствие и красоту, а мне отвечают, что это банальные вещи. Разве это мыслимо? Разве в этом мире больше не осталось места для удовольствия и красоты?

Хенфер был доволен словами коллеги, и его охватило волнение. Он наклонился к уху Радопис.

— Радопис, твоя красота подлинная, — заверил он. — Жизнь проходит незаметно, словно мимолетный сон. Помнится, например, как я печалился, когда умер мой отец, и как горько тогда плакал. Но теперь всякий раз, вспоминая его, я спрашиваю себя: «Неужели он действительно жил на земле или же со мной в сумерках случился обман зрения? Такова жизнь. Какую пользу извлекают сильные мира сего из своих достижений? Что обретают те, кто производит ценности и богатства? Что приносит владыкам их правление? Разве их достижения не напоминают пыль, разносимую ветром? Власть может оказаться глупостью, мудрость — ошибкой, а богатство — тщеславием. Что же касается удовольствия, то оно остается удовольствием и ничем другим. Все, что лишено красоты, не имеет никакой ценности.

На обворожительном лице Радопис появилось задумчивое выражение, ее глаза мечтательно сверкали, когда она сказала:

— Как знать, Хенфер, удовольствие и красота, возможно, тоже ничего не значат. Разве ты не видишь, что я живу в достатке, удовольствиях, наслаждаюсь добротой и красотой? И, несмотря на все это, меня часто преследуют скука и уныние.

Радопис видела, что Рамонхотеп пребывает в плохом настроении, она заметила, что Хенфер недоволен, а Хени молчит. Радопис огорчало то, что они обиделись, и, чувствуя при этом свою вину, она решила, что настала пора сменить тему разговора.

— Достаточно! Что бы вы ни говорили, вы всегда будете тянуться к искусству и обществу художников. Вы любите людей творчества, хотя вам доставляет удовольствие задевать их. Даже само счастье вы сделали бы предметом дискуссий и споров.

Губернатору Ани наскучил этот спор.

— Рассей сомнения несогласных одной из своих веселых песен, — предложил он.

Всем хотелось послушать и насладиться пением Радопис, и все громко и единогласно поддержали предложение губернатора. Радопис согласилась. Ей надоело разговаривать, она снова испытывала дурное предчувствие, какое уже несколько раз посещало ее в течение этого дня. Она подумала, что песня или танец прогонит его и, подойдя к трону, позвала своих музыкантш. Те прибыли, неся барабаны, лиры, флейты, цитры, свирели, и выстроились позади нее.

Радопис подала знак рукой, и под ритмичный бой баранов все заиграли красивую мелодию, явившуюся великолепным музыкальным сопровождением ее мелодичному голосу. Музыкантши стали играть тише, и инструменты начали перешептываться, точно мечтательные влюбленные, а Радопис запела оду Рамонхотепа: