Книга Шотландские замки. От Эдинбурга до Инвернесса - Генри Воллам Мортон

— Привет, па! А я тут практикуюсь в истории.

С виду ее отец выглядел обычным американцем — средних лет, невозмутимый, со стальным взглядом серо-голубых глаз. Но подозреваю, что в душе у него скрывался комок подавленных эмоций. Ведь неспроста же он — как и тысячи его успешных соотечественников — отправился в это сентиментальное путешествие. Не буду говорить об американцах польского, немецкого, итальянского или чешского происхождения… Не знаю, возможно, они тоже наводняют бесчисленные европейские кладбища, жадно читая древние таблички на могилах и пряча в глазах томительную неуверенность. Но мне доподлинно известно, что все американцы, в чьих жилах течет хоть капелька английской, ирландской или шотландской крови, рано или поздно приезжают на землю своих предков. Они бродят по маленьким деревушкам и захудалым городкам; подобно шайкам вампиров, отираются на сельских кладбищах, разглядывая покосившиеся надгробия и сосредоточенно изучая записи в церковно-приходских книгах. В этой неодолимой тяге к своим национальным корням я вижу одну из самых трогательных черт американского характера.

Для этого человека Шотландия воплощала в себе все самое прекрасное и романтическое на свете. Не удивлюсь, если он много лет планировал путешествие сюда. И, наверное, скептицизм его дочурки выработался как противодействие чрезмерному отцовскому энтузиазму. Но сейчас он спокойно сидел рядом со мной и говорил ровным голосом — так хороший гребец работает на длинной дистанции. Он рассказывал, что впервые приехал в Шотландию, вернулся, чтобы оживить целую кучу воспоминаний его отца, дедушек и бабушек. И чем дольше он говорил, тем теплее становился его тон, холодное выражение глаз куда-то испарилось, уступив страстному желанию поделиться своей радостью.

— Предки мои из Перта, — говорил он. — Приехали где-то в сороковых годах. Мы сами принадлежим к одному из септов клана Макдональдов.

— У вас славная тартана, — заметил я, бросив лукавый взгляд на девушку.

— Вот свинья, — пробормотала она вполголоса.

— Мне кажется, — продолжал ее отец, — здесь уже не осталось никого из нашей родни. Однако я точно помню: отец говорил, что дед похоронен в Перте. Так здорово наконец-то оказаться на родине…

И он застенчиво улыбнулся. Мне понравился этот тихий американец. Какая жалость, что он не оставил своих женщин в Париже! Он не такой, как они. В его жилах еще жива та самая капелька шотландской крови, которая бурлит и волнуется, и порождает непонятное ему самому томление. Интересно, подумал я, многим ли из этих скитальцев повезло обнаружить свои корни. И не только обнаружить, но и признать.

Вскоре вся семейка уселась в огромный автомобиль и скрылась в направлении Эдинбурга.

Солнце все еще висело над Мелроузским аббатством. На кладбище мне повстречался человек, отличавшийся крайне меланхоличным хобби — он коллекционировал эпитафии. Желая, очевидно, похвастаться последним приобретением, он провел меня к старому надгробию из красноватого камня, на котором виднелись полустертые строки. Не без труда я сумел прочесть следующее посвящение:

Прах ложится к праху,

Как золото на дно.

Прах ложится к праху,

Как заведено.

Из праха вознесутся

Замки и ворота.

Из праха вековая

Сбудется мечта.

11

На мой взгляд, Драйбург является самым прекрасным из всех четырех аббатств. Оно лежит в излучине реки Твид, там, где русло делает крутой изгиб, образуя небольшой уютный островок. Драйбург практически со всех сторон окружен широкой лентой коричневатой воды. Уверен, что здешние монахи никогда не испытывали недостатка в форели и прочей рыбе. Аббатство стоит в окружении высоченных ливанских кедров, завезенных в Англию еще рыцарями-крестоносцами. Красотой и древностью с ними могут поспорить наши родные тисовые деревья, некоторым из них, по слухам, больше семи веков.

В Шотландии издавна существовала традиция паломничества в Драйбург. Это и неудивительно, ведь здесь покоится прах Вальтера Скотта, величайшего из сынов Приграничья. По моему твердому убеждению, в Англии нет и не может существовать такой страстной литературной привязанности, какую демонстрируют шотландцы по отношению к своему Скотту. Они испытывают к нему непреходящее чувство благодарности. Ведь Вальтер Скотт сумел силой своего творческого воображения выразить и обессмертить все то, за что местные жители любят Приграничье.

Когда я слышу, как высоколобые умники болтают про «страну Вордсворта» или «страну Лорны Дун», мне хочется взять их за шиворот и хорошенько окунуть в ближайший пруд. Другое дело страна Скотта — она действительно существует, это не надуманное понятие. Вальтер Скотт был и навечно останется королем Приграничья. При одном только взгляде на Эйлдонские холмы или на протяженные пустоши Ламмермура в памяти неминуемо встает его образ. Что касается меня, то стоит мне лишь услышать журчание пограничного ручья или увидеть, как утренний туман стелется по поверхности Твида или Тевиота, как я сразу вспоминаю Вальтера Скотта. Никто — ни до него, ни после — не знал Приграничье так хорошо и не писал о нем с такой любовью.

Рядом с гробницей писателя находится и место захоронения графа Хейга. Выглядит оно довольно примечательно: на свежем дерне круг, образованный цветущими фландрскими маками, а в центре — простая плита, на которой указано лишь имя почившего. Это стандартное военное надгробие для рядовых солдат, и граф сам выбрал его для своей могилы.

В Драйбурге царила атмосфера безмятежного покоя. Полуденную тишину нарушал лишь шорох волн Твида, монотонная песенка дрозда в ветвях ближайшего тисового дерева, да незатейливые звуки шотландской деревни, время от времени приплывавшие со склонов Бемерсайда.

12

В Галашилс я прибыл с последними лучами солнца. На западе догорал закат, на улицах уже зажглись уличные фонари, и под ними прогуливались стайки миниатюрных симпатичных девушек. То там, то здесь над крышами домов торчали печные трубы — они вздымались в небо подобно уродливым растопыренным пальцам.

Прежде Галашилс был мне известен как центр шерстяного производства, и я никак не ожидал, что в этом краю маленьких фабрик и водяных мельниц моим глазам предстанет зрелище, исключительное по своей красоте и силе воздействия. Уверен, лишь человек, искренне и глубоко одержимый историей шотландского Приграничья, мог создать подобное…

Представьте себе ночное небо, а на его фоне великолепную сторожевую башню из серого камня. Башня снабжена узкими окнами-бойницами и увенчана трехскатной крышей. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что это — всего лишь современная реконструкция средневековой башни. Но реконструкция, выполненная настолько удачно, что казалось, будто одна из подлинных пограничных башен каким-то чудом воскресла из руин и переместилась сюда, на городскую площадь. На фасаде здания было вырезано некое подобие алтаря со скрытой подсветкой. Неяркого золотого света ламп как раз хватало на то, чтобы разглядеть медную табличку со списком имен галашильцев, погибших в последнюю войну. Перед алтарем застыла скульптурная фигура женщины с двумя лавровыми венками в руках. Причудливая игра света и теней превращала ее в ангела с призрачными крыльями за спиной.