Книга Ивановна, или Девица из Москвы - Барбара Хофланд

Но я не представляю, как искать, как действовать в этой опустошенной норе, на этом торжище невзгод. До сих пор все розыски ни к чему не привели, и сегодняшней ночью я вынужден затаиться, поскольку несколько раз я уже привлекал излишнее внимание. То ли выглядел слишком потрясенным, то ли дары мои показались чересчур щедрыми при моем внешнем виде, но я не мог не вызвать подозрений у стервятников, которые все еще промышляют мародерством в округе и, как водится, издеваются над жертвой, если уже не в силах ее растерзать. Но теперь пришло время страдать и самим французам. Положение их раненых в высшей степени бедственное и вызывает искреннейшее сочувствие. В самом деле, если рассматривать этих несчастных как людей, которые поверили победам своего амбициозного деспота и пошли за ним, а он подверг их опасностям, коих они не могли предвидеть, и бедствиям, с коими они не могут достойно справиться, то мы должны относиться к ним как к объектам жалости, равной той жалости, какую мы испытываем к людям, в чью страну они вторглись. И так оно и будет, если бесчисленные примеры жестокости и зверства отдельных личностей, свидетелем которых стал этот несчастный город, не сделают наши сердца безжалостными по отношению к людям, которых мы научены воспринимать лишь как лощеных демонов.

Не ждите от меня описания деталей военных действий, перемещений армий, позиций генералов, маневров одного великого человека или искусного отступления другого. Из сообщений нередко ошибающейся петербургской газеты и хвастливого парижского бюллетеня можно все-таки представить себе истинное положение дел: из них вы узнаете, что Буонапарте был раздосадован доблестным сопротивлением, которое оказал разгневанный народ при поддержке части армии, и разрушил эту величественную древнюю столицу. А слегка покраснев от стыда за преступление, которого и одного достаточно, чтобы имя его навсегда было проклято цивилизованным миром, попытался бесчестно возложить вину за это разрушение на Россию. Поскольку великий героический народ благородно решил сам избавиться от тирана, то он имеет право на открытое выступление. Так что не вызывает никаких сомнений то, что склады разрушали по особым приказам Ротопчина, губернатора, а дворцы некоторых аристократов поджигали по их собственному приказу — в тех случаях, когда их имущество могло попасть в руки врага. Но при этом город не оказался беззащитным перед разрушительной стихией, как это произошло бы с другими крупными городами в подобной ситуации, поскольку горящие дворцы стоят изолированно друг от друга и зачастую отделены большими участками земли от всех других строений.

Каковы бы ни были пожелания русского монарха, но разрушить Москву было предпочтительнее, чем страдать, сознавая, что этот город достанется врагу и окажется для Буонапарте лагерем и военным складом. Однако нет основания полагать, что и у того было когда-то в планах обречь массу своих верноподданных на невероятные лишения в этакое время года, когда на них обрушатся все ужасы зимы и когда бедственное положение армии делает ее непригодной для ведения боевых действий. С другой стороны, можно предположить, что Буонапарте не стал бы лишать себя возможности обеспечения безопасных зимних квартир и восстановления сил своей изможденной армии. Вероятно, поначалу у него не было намерения входить в Москву. Но отважное сопротивление, с которым он столкнулся, взбесило его, а та дерзкая жертва дворян, разграбление особняков которых он рассматривал как способ возместить свои расходы, тут же побудила его принять решение отомстить одним и вселить ужас в других. Стоит добавить один факт, который никакой бюллетень, никакой манифест не смогут опровергнуть, — после поджога собора в Смоленско (уникального, готов это подтвердить) он испытывает злобное удовольствие, причиняя любой вред.

Москва в руинах — это самое ужасное зрелище, которое только можно вообразить. Повсюду, куда ни кинешь взгляд, бродит множество несчастных бездомных, через развалины пробираются то группы людей, то несчастные одиночки. Картина эта настолько печальна, настолько ужасна, что превосходит все прежние представления о нищете и терзает душу от невозможности постигнуть происходящее. И все-таки даже при чрезвычайной нужде и всеобщей скорби решительно обозначается возмущение поведением обидчиков, что действует как средство, помогающее не впасть в уныние; не будь этого, люди лишились бы последних сил. Один несчастный парень говорил мне сегодня утром, что он знает, что рана в груди убьет его в тот момент, когда он перестанет ненавидеть француза; и как бы я ни оценивал его познания в хирургии, я хорошо понимаю чувство, которое диктует ему эту уверенность.

Именно в этот момент взлетают на воздух башни Кремля. Какой ужас! От грохота взрывов дрожь идет по всему телу, этот звук подобен грохоту падающей в бездонную пропасть огромной скалы — будто низвергается сама могучая империя Россия! Громадные стены, разрушаясь, сотрясают, кажется, всю землю до самой ее сердцевины. Определенно, это последний, последний удар, который Небеса дозволят тирану нанести по этим страдающим людям; прощальный взрыв, который преподносят его гордыня и жестокость.

До тех пор, пока будут существовать летописи рода человеческого, до тех пор, пока человечество будет проявлять интерес к деяниями и страданиями своих ближних, до тех самых пор эти ужасные звуки будут отдаваться в ушах людей и вызывать отвращение во всех смелых и благородных сердцах. Для грядущих поколений это может стать уроком, который научит вовремя подавлять дерзкие амбиции и обуздывать саму идею тирании уже на ранней стадии ее развития; а род человеческий будет тогда проливать тишайшие слезы лишь над мучениями прекрасных, но страдающих людей.

Прощайте! Я писал вам всю ночь в мрачном месте, бывшем некогда подвалом городского собора. Сквозь решетки окон мне видно, как отовсюду стекаются остатки французской армии, готовясь теперь, когда последнее их дело сделано и последняя добыча получена, освободить сцену своей преступной жестокости, оставляя, тем не менее, позади себя бесчисленные доказательства бедствий, которые коснулись и их самих, ибо каждое сохранившееся здание превращено в лазареты для их же больных и раненых, брошенных на произвол судьбы. Пострадавшие лежат с неперевязанными ранами, открытыми для проникновения всяческой заразы, почти лишенные какой бы то ни было еды и зачастую почти голые, у них не осталось надежд на спасение, и они так нуждаются в утешении. Эти несчастные существа дошли, кажется, до крайней точки бедствия. И если к их положению в настоящее время присовокупить ощутимое различие между их жизнью в этом разрушенном городе и жизнью в теплом климате на плодородных равнинах родной страны, то одни только физические их страдания будут рвать сердце на части от жалости. И к ним, должно быть, добавляются муки разбуженной во многих умах совести. Ибо каким бы бесспорно ужасающим ни было поведение французской армии, какое бы бессчетное число отдельных личностей ни последовало за врагом рода человеческого и ни совершенствовало бы его систему правления, глупо и безнравственно допускать, что средь этой огромной массы людей нет множества храбрых, благородных и дружелюбных личностей, таких, которые играют навязанную им в этой трагедии роль и испытывают отвращение к делу, которым они вынуждены заниматься.

И снова я прощаюсь, поскольку появляется возможность выбраться наружу незамеченным и встретиться с Томом в назначенном месте. О, если б мог я принести неистощимый кувшин вдовицы и накормить каждого несчастного, что встретится на моем пути! Сколько жалобных криков будут терзать мой слух! Сколько вдовьих и сиротских слез увидят мои глаза! Конечно, потребуются некоторые средства, чтобы накрыть стол в этой пустыне, не то счастливыми можно считать тех, кто пал от меча в первой же атаке; ибо всем остальным предназначена судьба, в сравнении с которой все другие страдания легки, как воздух.