Книга Продавцы теней - Ольга Шумяцкая

Ожогин хотел сделать Васе знак, мол, я тут, подойди. Но остановился. Начались бы расспросы: зачем тут да почему не вошел? Поморщился, бросив взгляд на электрические фонари над входом, что впускали в еще не потемневший до конца воздух немного волшебства. Вспомнил время, когда на улицах горели только газовые рожки — от них шел дымчатый свет. Дымчатый… Вуаль. Что же получилось у Эйсбара на пленке? Вот бы увидеть! Ожогина передернуло от этой мысли. Вернее, от мысли о собственном неистребимом профессиональном любопытстве. Как же узнать, что там на пленке? Не была ли трагедия чьим-то дьявольским замыслом? Или умыслом? Предугаданным стечением обстоятельств? Может, и не человек стоял за этой неслучайной случайностью, а нечто, во что Ожогин верил.

Воспользовавшись тем, что напротив выхода из кинотеатра застряла конка, Ожогин подошел ближе.

Зрители выходили с запотевшими бокалами. Мужчины закуривали. В теплом темнеющем воздухе лица расслабленных людей теряли четкие очертания. Или это дым от тонких новомодных сигареток? Перед глазами Ожогина снова встала кошмарная съемка и растаявшее на его глазах лицо Лары.

— Что же теперь делать? Что делать? — шептал он.

Паника охватила Ожогина. Он застонал, развернулся, быстрым шагом дошел до авто, ударил ногой по педали газа и рванул назад, в Шереметевскую больницу.

Глава VII. Первое свидание Ленни и Эйсбара

За час до премьеры «Веронских любовников» Ленни и Эйсбар встретились на Тверском бульваре у памятника Пушкину и двинулись к «Элизиуму». Эйсбар шел широким размашистым шагом. Ленни, похожая на подростка в своем кургузом клетчатом пиджачке, коротких, до колен, штанах на помочах и кепке, скакала вокруг него. То вперед забежит, то отстанет, то кинется в сторону, к витрине магазина, то нагнется погладить болонку или пуделя.

— Не мельтешите, Ленни, — говорил Эйсбар. — У меня от вас рябит в глазах.

— А что вы несетесь, как лошадь в галопе? — парировала Ленни, молниеносно меняя траекторию движения и бросаясь к тумбе с театральными афишами. — О! В консерватории поет Шаляпин! Не хотите пойти, Эйсбар?

— Вероятно, песни военных лет. И, вероятно, билеты стоят целое состояние, — отвечал Эйсбар.

Они зашли в кондитерскую, где Ленни заказала два огромных эклера со сливочным кремом и большую чашку шоколада. Эйсбар курил, с улыбкой глядя, как она уплетает эклеры.

— Не жадничайте, милая Ленни. Вас стошнит, к тому же на премьере обещали угощение.

— Меня никогда не тошнит, — бубнила Ленни с набитым ртом. — Особенно — от жирного крема. Еще от морковки или капусты может быть легкое недомогание, а от крема — ни в жизнь.

В фойе «Элизиума» Ленни и Эйсбар вошли аккурат в тот момент, когда Мадам и Варсавина стояли друг против друга в живом оцеплении великосветской толпы.

«Ах!» — вырвалось у Ленни. Эйсбар громко рассмеялся.

— Вот это да! — воскликнул он. — Да нам повезло! Такая драма!

Какой-то человек в мешковатом смокинге обернулся на его громкий возглас. Эйсбар узнал Чардынина и двинулся к нему с протянутой рукой. И Чардынин узнал Эйсбара и тоже двинулся к нему. Лицо его было перекошено. Глаза сверкали яростью. Добрейший и милейший в обычное время Чардынин в этот момент был похож на зверя.

— Вы? — прошипел он, вплотную подходя к Эйсбару. — Да как вы смели?

— О чем вы, Василий Петрович? — удивился Эйсбар, делая шаг назад.

— Да как вы смели сюда явиться? Совести у вас нет! Вы, человек, по вине которого… которого… Во-он! — страшным, почти неслышным шепотом закричал Чардынин. — И никогда!.. Ноги вашей, чтобы на кинофабрике не было! — И он занес руку для удара.

Несколько голов повернулись в их сторону. Кто-то за колонной щелкнул пальцами.

Эйсбар отскочил в сторону, пытаясь увернуться от кулака Чардынина, схватил Ленни за руку и выбежал на улицу. Какое-то время они бежали, повинуясь инерции испуга, потом пошли тише. Потом остановились, тяжело дыша.

— Что произошло, Эйсбар? — спросила Ленни, отдышавшись. — За что он так с вами?

— Не обращайте внимания, милая Ленни. — Эйсбар равнодушно махнул рукой. — Люди — неблагодарные твари. Сами же просили сделать этой дуре Ларе подсветку, чтобы скрыть ее дряблую кожу, а когда она загорелась…

— Подождите, подождите! Так Лара сгорела из-за вас?

— Из-за лампочки она сгорела. Я сначала думал, провода не в порядке, а потом гляжу — нет, все правильно. Наверное, лампочка слишком сильно нагрела кружева, и они начали плавиться. Понимаете, милая Ленни, чтобы правильно поставить свет…

Но Ленни закрылась рукой, будто защищаясь от Эйсбара.

— Молчите! И вам не жалко ее, Эйсбар? Совесть вас не мучит?

— Бросьте, милая Ленни! Я делал эксперимент, а эксперименты предполагают неудачи. К тому же эта дурища была ужасной актрисой. Вообще ничего сыграть не могла, только позы принимала, и то по большей части гадкие.

Ленни была согласна с Эйсбаром в том, что Лара была ужасной актрисой, но…

— Но многие люди говорили мне, что плачут на ее фильмах, — задумчиво сказала она.

— Кошка сметанку завсегда найдет! — засмеялся Эйсбар, скривив губы.

— Что вы имеете в виду?

— Вы заметили, милая Ленни, что люди очень любят плакать? Уж не знаю, что их привлекает в этом занятии. Может, думают, что, когда плачут, испытывают какие-то необыкновенные сильные чувства, а может, что становятся лучше, чем есть на самом деле? Не знаю. Но не полагают же они всерьез, что страдания очищают душу! А вот если бы люди относились к себе не так серьезно и любили не плакать, а смеяться, они хохотали бы как безумные, глядя на ужимки и гримасы вашей прекрасной Лары.

— Вы правда считаете, что только дураки полагают, будто страдания очищают душу?

— Душа моя! Душа — прошу прощения за каламбур — либо есть, либо ее нет. Все остальное — покаяние, очищение — лишь оправдание мерзости.

Он говорил, ерничая и рисуясь, словно подсмеивался и над ней, и над собой.

— А у вас есть душа, Эйсбар?

Эйсбар мгновенно посерьезнел.

— У меня есть талант, — резко сказал он. — Этого достаточно. — И вновь перешел в иронический тон. — Пойдете в мое ателье, юная дева? Приглашаю.

Ленни стояла в раздумье. Хочется ей или нет идти в ателье к Эйсбару? По идее, она должна испытывать к нему отвращение. Его цинизм… Ладно, будем смотреть правде в глаза: никакого отвращения она к нему не испытывает. Любопытство — да. Еще она должна бояться. Девушка вечером одна с молодым мужчиной у него… К черту! Ничего она не боится. Ей до смерти хочется пойти в его ателье.

«Сейчас поцеловать или еще рано?» — думал, в свою очередь, Эйсбар, глядя на нее. И решил, что рано.

Ателье Эйсбара располагалось на Малой Якиманке в третьем, последнем, этаже длинного, похожего на казарму дома с узкими высокими окнами. Они вошли в арку и поднялись наверх по истертой лестнице с шаткими перилами. Комната была обширной, но на удивление сумрачной. За ширмой в углу — разобранная постель со скомканным бельем. Посередине — большой прямоугольный стол, заваленный бумагами, чертежами, рисунками, пленками, фотографическими снимками. Вокруг — фотоаппараты на треногах, лампы, странные приспособления. На стенах — тоже фотографические снимки, некоторые забраны в рамки, некоторые приклеены и пришпилены к древним порыжевшим обоям.