Книга Французский палач - Крис Хамфрис

Архиепископа пригласили присоединиться к действу в любой момент, но поскольку он не любил ни в чем быть вторым, ему предоставили трех девственниц, одетых послушницами. Он понимал, что те не девственницы и не монашки, поскольку они орудовали своими плетями весьма умело, причиняя ему боль нужной интенсивности, но не рассекая кожу до крови. Однако выглядели они достаточно молодо и вполне убедительно кричали, когда он поочередно «лишал их невинности». Под рясами они тоже были в сахарной глазури.

В целом — весьма приятная ночь. Особенно после того, что ему пришлось претерпеть, чтобы добиться успеха. Ему слишком долго пришлось оставаться переодетым — князей Римской Церкви в Англии, мягко говоря, недолюбливали. А потом еще целую неделю тащиться по Франции за этим проклятым палачом! Из-за ночлегов на блохастых постоялых дворах и в лагерях, разбитых под открытым небом при дороге, у него заметно усилился кашель.

И все же то, что лежало теперь в его седельной сумке, служило достойным оправданием всех трудностей и лишений. Рука Анны Болейн, столь хорошо узнаваемая шестипалая рука — мощное средство, позволяющее властвовать умами. Чибо разбирался в силе таких символов, хотя сам в их реальность не верил. Как часто он насмехался над легковерными дураками, которых подчинял своей воле с помощью целительного прикосновения плаща святого Иоанна или наложения бедренной кости святой Агнессы! Доверие к символу определяло все, трогательная детская вера часто оказывалась действенной. Но он-то понимал, что результат определяет именно вера, а не побитая молью ткань или рассыпающаяся в прах кость. Вот что давало ему возможность управлять людьми.

Поэтому-то он и отправился на холодный мокрый остров — в Британию. Когда Чибо услышал, что скоро будет казнена Анна, он припомнил все странные сплетни, которые ходили о королеве. И не в последнюю очередь — о ее шестипалой руке и о том, как эта рука потрясла Святую Церковь, заставив доброго католического монарха Генриха отвернуться от религии отцов. Джанкарло Чибо знал, что, если получит эту руку и забальзамирует ее или даже сохранит в качестве скелета, она станет куда более мощным оружием, чем те поддельные реликвии, которыми наводнена Европа.

«Однако я, как архиепископ, должен бы иметь больше веры. Ведь как только я заполучил эту руку, я действительно стал меньше кашлять!»

От этой абсурдной мысли он расхохотался. И человек, терпеливо дожидавшийся в дальнем конце комнаты, воспринял это как сигнал — как приказ приблизиться. Наблюдая за немцем, Чибо подумал:

«Генрих фон Золинген верит в силу ее руки. Он верит всему, потому что только безусловная вера может оправдать его ужасающую потребность калечить и убивать».

Чибо улыбнулся. Он давно обнаружил, что склонность этого человека к насилию была великолепным оружием. Архиепископ соответствующим образом распорядился ею. Достаточно было заставить Генриха поверить, что все его грехи смываются его службой, его верностью представителю Христа на земле — то есть ему самому, архиепископу Сиенскому, — что бы этот представитель от него ни потребовал. И архиепископ был доволен тем, что может дать своему человеку такие впечатляющие возможности для преступления и искупления.

«Но сам он? До чего скучен! — думал архиепископ. — Стоит, старательно отводя глаза. Генрих фон Золинген даже перестал одеваться, как наемник. Его черные строгие одежды и коротко остриженные светлые волосы делают его похожим на священника».

Однако неровный розовый шрам, пролегший от правой брови почти до самой челюсти, не слишком подходил священнику. Память Чибо сохранила картины, на которых Генрих держал в руке оружие. Самая последняя — когда капитан уничтожил свидетелей, своих бывших солдат. Это прошло не так эффектно, как хотелось бы архиепископу: пьяным дурням просто перерезали горло. Но Чибо всегда полагал, что смерть — наилучшая прелюдия к оргии.

— Боль и удовольствие, да, Генрих?

Генрих фон Золинген продолжал смотреть поверх голов своего господина и облепивших его обнаженных шлюх. Баварец сопровождал этого человека уже восемь лет и совершал для него самые чудовищные деяния. Как верный сын Церкви он считал своим долгом борьбу с протестантской ересью. «Но почему, — подумал Генрих уже в тысячный раз, — Мать Церковь допускает, чтобы ее защищали подобные люди?»

Это всегда ставило его в тупик — контраст между плотью и верой. Святой бунтовщик Лютер (который хотя бы был добропорядочным немцем) в этом отношении совершенно прав. Рим неимоверно развращен. Но нельзя изменить Церкви, снова сказал он себе. Генрих знал, что его господину известны его чувства. Вот что давало выродку власть над ним. И немцу это претило.

— Мне подготовить наш отъезд на рассвете?

— На рассвете? Какая отвратительная мысль! До него остались считанные часы. А мои кошечки не дали мне отдохнуть.

Одна из кошечек подняла руку и царапнула ногтем по голой ляжке архиепископа. Генрих поспешно отвел взгляд.

— Но милорд высказывал пожелание ехать быстро. Наш… талисман ждут в Риме.

— Ждут. Но не вчера и не завтра. Если мы сядем на корабль, ожидающий нас в Тулоне, то попадем туда через десять дней. Этого достаточно. И потом, епископ, мой новый друг, — тут Джанкарло Чибо махнул рукой в сторону голого зада, видневшегося между парой засахаренных ляжек, — попросил, чтобы я присутствовал при казни, которая состоится завтра вечером. То есть я хотел сказать — сегодня. Будут сожжены шестеро еретиков-ткачей, а в завершение действа еретику-графу отрубят голову. Кто бы мог подумать, что католический властитель вот так отвернется от своей Матери Церкви?

— Жирный Генрих Английский отвернулся.

— Вот именно, мой осведомленный друг. Таких Генрихов больше быть не должно. Так что мое присутствие играет важную роль. Рим открыто заявляет о своей позиции. Если, конечно… — Чибо поманил к себе Генриха, и офицер неохотно наклонился. Шепотом архиепископ добавил: — Прошлым вечером во время пира я получил очень интересное послание от соперника хозяина этого дома. Епископ Анжерский тоже претендует на орлеанскую епархию. Он считает, что я могу на это повлиять. Утром отправишься к нему. Узнай, что он мне предлагает.

— Да, милорд.

— Можешь уходить. Иди-иди, я хочу еще немного поразвлечься. Или, может, ты решил посмотреть и поучиться?

— Я пойду в храм, милорд, и помолюсь о своих грехах.

— Хорошая мысль. — Архиепископ несильно лягал своих кошечек, чтобы те просыпались. — Помолись и обо мне.

* * *

Если архиепископ Сиенский благодушествовал, то епископ Тура несколько часов спустя испытывал совершенно противоположное чувство. Пока все шло по плану, и оргия имела большой успех. Но теперь его оторвали от развлечений, чтобы сообщить о том, что главный момент празднества оказался под вопросом.

— Как это? Не мог он умереть! Он же мой палач! — взревел епископ, позабыв о здравом смысле. Голова у него болела так, словно по ней колотили кузнечным молотом. — Как он умер?

Его эконом, Марсель, пожал плечами.