Книга И снова о любви - Лорейн Заго Розенталь

— Мама хочет как лучше, — сказала я.

Эвелин рассмеялась:

— А ты в курсе, что она посылала меня на аборт, когда я носила Кирана?

Я, хоть и была в курсе, отрицательно покачала головой. Не хотелось, чтобы Эвелин узнала, как шесть лет назад я через стенку, разделявшую наши комнаты, подслушала разговор. Они с матерью кричали друг на друга, Эвелин рыдала, а мать заявила, что аборт — лучший способ избавиться от неприятностей. Тогда у Эвелин будет шанс куда-нибудь поступить, пусть даже и в общественный колледж Кингсборо или на курсы секретарей в школе Катарины Гиббс — все лучше, чем родить, когда тебе не исполнилось и восемнадцати.

— Католичка называется! — возмущенно сказала Эвелин. — В церковь ходит только по праздникам и уговаривает собственную дочь убить ребенка. Лицемерка — вот она кто.

Мне так не казалось. Мама желала Эвелин добра. За оклеенной сиреневыми обоями стеной она говорила, что Эвелин, такая молодая и красивая, не думает о своем будущем. Мама не хотела, чтобы она превратилась в домохозяйку, которая не может и пары носков купить без разрешения мужа.

— Не думаю, что это правда, Эвелин, — только и ответила я, больше на ум ничего не шло.

— Так и есть! — не отступала Эвелин.

Она включила телевизор и допила пиво, а я пошла наверх в ванную и проглотила две таблетки от мигрени. Хорошо, что на этот раз я их не забыла, — светящаяся сетка уже начала проступать перед левым глазом.

Спать мне пришлось в гостиной, потому что гостевой комнаты в доме больше не было. В понедельник утром я проснулась на диване и услышала, как на кухне Эвелин спрашивала Кирана, какие хлопья он будет на завтрак: «Фростед флейкс», «Эппл Джекс» или «Кап-н-кранч». Потом что-то лепетал Шейн, внизу в подвале Патрик гремел штангой, вскоре Эвелин с детьми пронеслась мимо меня и сказала, что Киран опаздывает в детский сад, а мне надо напомнить Патрику, чтобы он отвез меня в школу. Я вовсе не прочь была туда отправиться — больше мне не придется обедать в туалете, ведь сегодня возвращается Саммер.

Дверь в передней закрылась, я, выглянув в окно, увидела, как Эвелин спешит к своему мини-вэну. Погода стояла теплая. Квартал окутала тончайшая дымка, тишину нарушал лишь лай соседского добермана да стук штанги в подвале. Я отправилась на кухню завтракать, несколько минут спустя туда вошел Патрик — потный и без рубашки.

— Кажется, я должен подкинуть тебя в город? — спросил он, и я кивнула в ответ, стараясь не пялиться на его грудь. — Значит, надо поторапливаться с душем. Что тебе будет, если опоздаешь? Высекут линейкой?

Я рассмеялась:

— Пусть только попробуют — сразу в тюрьму угодят.

— Меня в школе монахини были готовы запороть до смерти.

Он сказал, что монахини злые и жестокие, поэтому его дети будут учиться в общественной школе. И ушел наверх. Я слушала, как шумел душ, и с грустью думала о Патрике — о маленьком мальчике в школьной форме, которого терроризировали беспощадные монахини с линейками в руках.

Сейчас его никто не испугает, он вырос большой и сильный. Восхищаясь его широкими плечами, я уселась в припаркованный у обочины пикап. Патрик вставил кассету в магнитофон, Брюс Спрингстин запел что-то про вьетнамскую войну — я особенно не вслушивалась. Патрик говорил об Эвелин: в последнее время ей, похоже, лучше, она потихоньку привыкает, как она мне показалась?

— Думаю, с ней все в порядке, — отозвалась я, ведь нам обоим хотелось, чтобы это было правдой.

Через двадцать минут Патрик высадил меня у Холлистера. Когда он отъезжал, меня так и подмывало вцепиться в кузов его пикапа. Несмотря на то что сегодня Саммер в школе, я бы предпочла провести день с Патриком: покататься с ним по Куинсу на пожарной машине. Разумеется, это было глупо.

Набирая код на своем шкафчике, я услышала за спиной голос Саммер:

— Я вернулась!

У нас не оказалось ни одного общего с ней урока в этот день, но я хотя бы смогла пообедать в кафетерии, как нормальный человек.

Саммер сидела напротив, откусывала маленькими кусочками чипвич[5]и болтала о двух парнях, которые укладывали новую плитку в ванной в доме ее родителей. Один из них, невероятно привлекательный канадец, с ней заигрывал.

— Он дал мне телефон, — сообщила она. — Ясное дело, звонить я не собираюсь. Так, взяла для коллекции.

Она имела в виду ту самую коллекцию, что собирала в своем дневнике в бархатной обложке, который хранился в ящике с нижним бельем. Саммер не забывала упомянуть в нем ни одного парня, обратившего на нее внимание, и это действовало мне на нервы.

— Здорово, — обронила я, обводя взглядом кафетерий.

Неподалеку в одиночестве листала книжку Ли. Сегодня она вновь явилась в школу не к первому уроку. Поднявшись из-за стола, Ли помахала мне рукой и направилась к выходу. Саммер неимоверно удивилась:

— Ты что, с ней знакома?

— Она в моем классе.

И Саммер понесло. На сплетни. Она рассказала, что Ли может вообще не ходить на занятия, поскольку Холлистер основал кто-то из ее родственников, а дядя у нее — крутой адвокат, так что она получит хороший аттестат, даже если сожжет тут все и станцует голая на пепелище.

— У нее был парень, — продолжала нашептывать Саммер. — В колледже учился. Прошлой зимой он погиб в автокатастрофе на севере штата. Говорят, за рулем была она… Пьяная, наверное. Три месяца она не ходила в школу, но на второй год ее, разумеется, не оставили. Судя по всему, она уже оклемалась — завела нового парня… Я видела, как он приехал за ней в «порше». У него еще такой противный шрам… Видимо, родился с заячьей губой.

От избытка информации у меня закружилась голова. После звонка мы вышли из кафетерия, и в коридоре Саммер указала на бронзовый барельеф, на котором был изображен человек с изящным профилем. Надпись гласила: «ФРЕДЕРИК СМИТ ХОЛЛИСТЕР — ОСНОВАТЕЛЬ АКАДЕМИИ ХОЛЛИСТЕР, 1932 ГОД».

— Ли ему — седьмая вода на киселе, — проронила Саммер. — Он, по-моему, отец жены того самого дяди-адвоката. Точно не уверена — она ведь ни с кем не разговаривает. — Саммер помахала рукой проходящим мимо нас мальчикам и зашептала мне на ухо: — Слушай, Ари… Я рада, что ты теперь здесь учишься… Но в Холлистере ни одна душа не знает, что происходило со мной в Бруклине. И я не хочу, чтобы кто-нибудь узнал. Понятно?

Я кивнула:

— Это наша тайна.

На следующий день выяснилось, что Саммер была не права, утверждая, что Ли ни с кем не разговаривает: на уроке рисования мы с ней замечательно поговорили. Мы проболтали весь конец сентября, когда она все-таки стала ходить на классные часы, весь октябрь, когда мы рисовали ярко-оранжевые деревья за окном, и ноябрь, когда листья уже облетели, небо затянули тучи и на наших рисунках преобладали черные и серые тона.