Книга От часа тьмы до рассвета - Вольфганг Хольбайн

— Давай не будем ничего друг другу обещать на будущее, — тихо сказала она. — Это лишь мгновение. Мы должны…

Она беспомощно подняла плечи и тихонько всхлипнула. Вдруг она порывисто обняла меня за шею и поцеловала меня с такой страстью, как будто это была последняя возможность, которая ей представилась в жизни, или как если бы вся ее жизнь зависела от одного этого поцелуя. Казалось, ее усталость полностью прошла и она совершенно позабыла о ране на руке. Словно подростки в свою первую ночь мы начали торопливо и неловко срывать друг с друга одежду и застыли в крепком долгом объятии. Мы гладили друг друга руками, нам не нужно было слов, говорили только наши тела, наши поцелуи, наше дыхание. Мы хотели лишь ощущать наше возбуждение, наше взаимное удовлетворение, хотели дарить друг другу тепло и нежность, обрести чувство защищенности, мы забыли обо всем, что с нами случилось или еще могло случиться, и мы просто погрузились в пестрое сплетение самых различных, но очень приятных ощущений, во внезапное любовное опьянение.

Из этого опьянения меня вывел и вернул в действительность звук моего собственного голоса, отдавшийся от кафельных стен, это было последнее эхо нечленораздельного крика от полноты жизни, следом за которым я испуганно осознал, что меня должны были услышать и все остальные на том конце коридора. Шатаясь от изнеможения, я поднял Юдифь и, крепко обняв ее, держал так, совершая ритмичные движения своим корпусом. Затем я закрыл глаза, надеясь не упустить, ощутить хотя бы еще раз ту эйфорию, то чувство полной свободы, которое я познал только что. Мне хотелось урвать хоть несколько мгновений у этой действительности, у этой таинственной судьбы, которая притаилась где-то в темноте старой душевой. Проснувшийся стыд лишь на мгновение уколол меня, вернув к действительности, но не погасил полностью возбуждения, которое охватило меня. Мои руки продолжали ощупывать ее мягкую, теплую кожу, с осторожностью и трепетом, как будто нащупали какое-то хрупкое сокровище, нежное существо, к которому я хотел прикасаться, которое я хотел гладить, которому я хотел сделать что-то хорошее, стараясь не задеть грубым жестом, не испугать или не повредить. Я ласкал ее упругие груди, кончики моих пальцев гладили ее тело, скользнули по твердому рубцу на ее животе. Мне хотелось бы узнать, когда все будет позади, откуда этот шрам, что с ней случилось, что перенесла моя маленькая, красивая девочка, моя пышечка, откуда появилась эта рана, кто в этом виноват, с кем я должен за это рассчитаться. Медленно, скользящими движениями я спустился вниз, чтобы ощупать то, что Франсуа Вийон в своей красивейшей балладе окрестил земляничными устами.

Мне бы хотелось вспомнить страстные строки баллады, чтобы тихонько нашептать их на ушко Юдифи. Мне хотелось, чтобы она была счастлива, только и всего. Мне хотелось выразить ворованными словами то, что я не мог сам сложить в рифму, хотелось разделить с ней свое счастье и свою боль, все, что у меня было, все, что дремало во мне. Мне хотелось, чтобы она знала, что я чувствую, чтобы она могла разделить это со мной, чтобы ей было так же невероятно хорошо, как мне в эти мгновения. Но мои губы молчали, и только мои руки говорили на языке любви, говорили настойчиво и страстно, так, как только руки могут говорить с телом женщины.

Юдифь отвечала мне поцелуями. Ее горячие губы ласкали мою шею и грудь, дрожа, прикасались к пупку. Мы снова выкрали у судьбы минутку счастья. Изможденные, мы дотащились, наконец, до душа, чтобы, насладившись любовью, на прощание встать под холодный душ.

Мохнатыми полотенцами, которые принесла Юдифь, мы насухо вытерли друг друга. И так как мы были очень мокрые, но не очень чистые, они превратились в подобие грязных половых тряпок. И мне показалось, что одним махом вся наша общность, вся наша связь исчезли, как будто все возбуждение, все стремление прикасаться друг к другу, осязать, ощущать друг друга на запах и на вкус смылись ледяной водой и стекли в канализацию. Умолкли голоса наших тел, или они говорили теперь на разных языках? Во всяком случае, теперь мы уже не понимали друг друга, как еще несколько минут назад, без слов. Юдифь отводила от меня взгляд. Я в замешательстве спрашивал себя, что я сделал не так, что нарушило нашу связь и что чувствовала теперь Юдифь. Я хотел сделать ей хорошо, не хотел делать ничего такого, что было бы ей неприятно и чего бы ей не хотелось. Она была счастлива еще несколько секунд назад, черт возьми! Мы должны быть оба счастливы, но я снова почувствовал себя не в своей тарелке.

Юдифь натянула на себя цветастое летнее платье, слишком легкое для этой ночи, и ее твердые соски, обозначившиеся под платьем, говорили о том же. Сверху она надела трикотажную куртку. Я с испугом обнаружил, что ремни, которые Элен использовала как шину, развязались во время наших страстных объятий, рана снова раскрылась и начала кровоточить. Может быть, этим и объяснялась внезапная перемена в отношении Юдифи ко мне и ей просто снова стало больно? Но это не объясняло ее холодности по отношению ко мне, почти сердито подумал я. Она могла бы просто подойти ко мне и попросить ее утешить и защитить. Я хотел бы это для нее сделать, и она должна была это чувствовать!

Я молча оделся и вернулся вместе с Юдифью в комнату Элен. Докторша встретила нас таким взглядом, который в мгновение ока заставил меня покраснеть от стыда, и я почувствовал жар на моих щеках.

— Make love, not war, — пробормотал Карл, поприветствовав нас двусмысленной ухмылкой и взглядом, в котором читалось нечто большее, чем просто ревность. Но мне вовсе не хотелось принимать это на свой счет. Я ничего не сказал, а молча опустился на одну из кроватей. Да пусть Карл и Элен думают, что хотят, в данный момент меня это совершенно не волновало. Гораздо больше меня занимало, что происходит сейчас в голове Юдифи, к тому же я был вынужден вернулся к жестокой реальности, в которой мы сейчас пребывали.

А Юдифь, казалось, не видит ни малейшей проблемы в создавшейся неловкой ситуации. Она сняла трикотажную куртку и сунула ее в руку хозяину гостиницы.

— Ну, теперь, ты обработаешь мою рану? — спросила она Элен таким тоном, как будто ничего не произошло.

На какое-то мгновение Элен смутилась, но потом показала на белое полотенце, которое она расстелила на письменном столе под слуховым окном. На нем лежали несколько белоснежных тампонов, бинты и одни изогнутые ножницы, которые наводили на неприятные мысли, так же как изогнутая игла и маленькое веретено с намотанной на нем голубой нитью, в общем, веете вещи, созерцание которых наводит меня на мысль о том, что в ближайшие три-четыре года я не стану обращаться к врачам, невзирая на то, как тяжело я буду переносить грипп или даже если надо будет запломбировать зуб мудрости. Я был немного удивлен тем, что все это имелось в стандартной аптечке первой помощи, а также той изобретательностью, с которой из имеющихся запасов и еще пары каких-то предметов Элен так быстро состряпала практически хирургическую операционную. Единственное, чего мне недоставало, это сильнодействующего обезболивающего и стерильного шприца, которым можно было ввести его в вену.

— Мне не надо беспокоиться, что ты отключишься? — холодно спросила Элен, и я чуть было не помотал отрицательно головой, да вовремя спохватился, когда сообразил, что вопрос относится не ко мне, а к Юдифи.