Книга Костры Тосканы - Челси Куинн Ярбро

Никлос Аулириос сообщил, что вами для него изготовленное водяное колесо, использующее мощность прилива, сгорело. Он едет в Египет и должен через Оливию известить вас о том.

Здесь по-прежнему все спокойно, и вашему дому не угрожает ничто. Великий дож ждет вас не дождется, он скучает, у него кончается золото, но я сообщил ему, что ваша отлучка затягивается и что в скором времени вы здесь появитесь вряд ли. Впрочем, я взял на себя смелость произвести некоторое количество золота, достаточное, чтобы наполнить венецианский винный бочонок. Этот бочонок от вашего имени я собираюсь преподнести дожу к рождественским праздникам. Он, несомненно, будет растроган и восхищен.

Рад сообщить, что заказанная вами гондола готова. Она достаточно поместительна, на бортах выбиты ваши гербы. Вместо балласта все ее днище устилает земля, именно та, какую вы мне прислали. Дайте сигнал, и ваш собственный гондольер доставит вас прямо к дому.

Цены на перец опять подскочили. Прикажете ли вы хранить весь запас, или мне будет позволено продать какую-то часть? Денег, правда, у нас предостаточно, однако жаль упускать момент. Англичане готовы взять все, не торгуясь. Дайте мне знать, как поступить, через курьера. Цены, я думаю, продержатся до поста.

Писано собственноручно и передано в руки магистра Иоахима Бранко, в чем уверяет преданный вам

Джан-Карло Казимир ди Алерико Чиркандо

Венеция, 19 августа 1491 года

ГЛАВА 4

Только несколько свечей горели в доме Сандро Филипепи на виа Нуова. Сам художник уже часа два как улегся, и даже его фанатичный брат Симоне, отбубнив на ночь положенные молитвы, ворочался на своем жестком ложе в тщетной попытке уснуть.

Донна Эстасия, сидя у зеркала, расчесывала свои роскошные каштановые волосы. Она тихо напевала любовную песенку, не прерывая размеренных ритмичных движений:

О, как блажен свиданья час!

Он дарит негу и забвенье.

О, как дерзки прикосновенья,

страсть пробуждающие в нас…

Эстасия улыбнулась. Стихи Лоренцо Великолепного как нельзя более отвечали ее настроению. Она уже вся истомилась в ожидании дерзких прикосновений.

Таит красавица моя…

Донна запнулась. Ей захотелось изменить эти слова. Было бы так замечательно, если бы они говорили не о возлюбленной, а о возлюбленном. Однако такая перемена разрушила бы ритм и рифмовку строфы, и потому, весело тряхнув головой, Эстасия допела куплет до конца. Но представляла она себе все равно не женщину, а мужчину.

…Родник, спасающий от жажды.

К нему припасть мечтает каждый,

но в рай допущен только я!

Да, восхитительные стихи. Недаром Лоренцо прозывают Великолепным. Только она, Эстасия, и ее сердце знают, в каком человеке нежно пульсирует этот животворящий родник.

Ночь была теплой, ветерок, залетавший в окно, приносил с собой запахи лета. Эстасия вздохнула и отложила щетку. Куда же запропастилась баночка с чудодейственным притиранием? Мальвазия, серая амбра и мускус, входившие в состав этого средства, должны были сделать ее лицо, руки и плечи нежными и благоуханными.

Баночка стояла за зеркалом — его подарил ей Сандро, рискуя навлечь на себя гнев Симоне. Донна сняла с нее крышечку из желтой слоновой кости и принялась умащивать свою кожу. Затем, повинуясь порыву, она распахнула пеньюар и принялась наносить ароматную мазь на свои груди. Длинные тонкие пальцы медленными движениями втирали бальзам в упругую плоть.

Эстасия уже собиралась встать и вдруг ощутила, что чьи-то руки коснулись ее обнаженных плеч. Сдавленный стон вырвался из ее горла и перешел во вздох вожделения. Донна медленно повернулась и очутилась в объятиях гостя.

— Франческо, — прошептала она, прижимаясь к нему всем телом. — Ох, как ты меня напугал. — Томные нотки в голосе женщины утверждали обратное.

— В самом деле? — Ракоци прикоснулся к ее подбородку. — Ну, ты все еще боишься меня?

Она, возбужденно хихикнув, встала.

— Нет. Конечно же нет! — Эстасия отшвырнула в сторону пеньюар. — Но я изголодалась, Франческо. Мы не виделись одиннадцать дней. — Пальцы ее пробежались по его черному свободному одеянию — Я слишком много ночей провела в своем собственном обществе. Отбери меня у меня же. Сейчас же, скорей! — Эстасия отступила на шаг и приподняла ладонями свои тяжелые груди. — Видишь? Я надушила их для тебя. Они очень нежны. — Она соблазнительно изогнулась. — Скажи, что любишь меня. Скажи, что я самая желанная женщина в мире!

Он приглушенно засмеялся.

— Ты сама уже все сказала. Могу лишь добавить, что твоя кожа нежнее и ароматнее самых изысканных притираний Востока. Еще скажу, что пришел я к тебе как истомленный жаждой путник и не уйду, пока досыта не напьюсь!

Лицо Эстасии вспыхнуло. Слова его целиком совпадали со стихами Лоренцо. Возможно, он их тоже читал. Свет свечей словно бы позолотил обнаженное тело красавицы, дыхание ее участилось.

— Франческо!

Он подхватил ее на руки, ощущая желанную тяжесть трепещущей от вожделения плоти. Эстасия изнемогала, голова ее запрокинулась, соски отвердели. «Скорей, — бормотала она, — ну же, скорей!» Легким движением он отвернул покрывало, ножки постели скрипнули, зашуршал балдахин.

— Ко мне! Скорей! Ближе! Еще ближе! — Карие глаза женщины потемнели от нарастающей страсти. — Ну же, Франческо! Я вся горю!

Но он не спешил.

— Тише, Эстасия, тише!

Он успокаивал, а руки творили иное. Сильные гибкие пальцы его уже затевали игру и то нежно, то дерзко исследовали каждую пядь ее тела — грудь, губы, глаза, бедра, — забираясь во все ложбинки и впадины и все смелее проталкиваясь к мягким складкам в паху.

Эстасия застонала, сладостное напряжение в ней все росло и росло, а пальцы не унимались. Они уже завладели укромной расщелиной и с бесцеремонностью завоевателей проникали во все ее уголки. Она попыталась оттолкнуть эти властные руки, чтобы продлить мгновения сладостной неги, но опоздала — что-то внутри ее словно бы сжалось, а потом разлетелось в разные стороны. Взрыв завершился серией сильных экстатических спазмов, вечность спустя перешедших в затухающие содрогания.

Она приподнялась на локте и вздохнула. Зверь не насытился, но первый голод был утолен. Губы женщины изогнулись в капризной усмешке.

— Ты еще возьмешь меня так, до того как уйдешь?

Ее ноготки пробежались по твердому подбородку ночного гостя.

— Ты этого хочешь?

Он ничем не выдал своего недовольства. Бедняжка. Ей приходится нелегко. Раз от раза Эстасия делается все неуемнее. Толкает ее на это страх перед одиночеством, но она этого не сознает. И не понимает, что плотское наслаждение вовсе не лечит душевные раны.