Книга Повелители фрегатов - Владимир Шигин

Член Адмиралтейств-коллегий, посетивший Морской шляхетский кадетский корпус в марте 1760 года, нашел, что «кадеты в пище содержатся не весьма исправны, ибо хлебы явились черны и квасы нехороши, да и учителя обучают кадет без основания и доказательств и для обучения потребных к тому книг не имеется». Учебниками пользовались переводными, и поэтому в результате замечаний инспектирующего члена Адмиралтейств-коллегий было подтверждено учителям Кривову и Четверикову донести, какие книги ими уже переведены на русский язык, а «ежели и поныне не переведены, то учителей к переводу тех книг принудить». Корпусное начальство, в свое оправдание, доносило, что во исполнение указа Коллегии преподавательскому составу было указано обучать «с основанием и доказательством причин, что, почему и отчего происходит», — и утверждало, что учителя ведут дело обучения кадет со всем старанием

С назначением директором корпуса И.Л. Голенищева-Кутузова в 1764 году дело преподавания было улучшено. Для подготовки учителей была создана в помещении корпуса гимназия. В ней обучалось 50 человек из обер-офицерских детей, а также сыновей нижних чинов и учеников, переведенных из духовных семинарий. Воспитанники этой гимназии проходили все преподаваемые в корпусе науки наравне с кадетами и гардемаринами. Учительский состав корпуса пополнялся из числа окончивших успешно курс гимназии, которая просуществовала до 1827 года. Офицерский состав корпуса был поставлен в привилегированное положение в материальном отношении. За беспрерывную пятилетнюю службу стало производиться полуторное жалованье, а за десятилетнюю — двойное.

По штату 1764 года была увеличена сумма, отпускаемая на содержание воспитанников и воспитателей, а в Кронштадте был отведен дом для помещения гардемарин, назначаемых в плавание на флот. В это время в строевом отношении корпус был сведен в батальон, в то время как его комплект был установлен в 360 воспитанников, не считая 60 артиллерийских кадет и 50 воспитанников класса геодезии, набираемых из недворян, в то время как основной состав корпуса комплектовался детьми потомственных дворян.

В 1771 году положение корпуса изменилось к худшему, вследствие его перевода в Кронштадт после пожара в занимаемом им здании.

Вот как адмирал Д.Н. Сенявин описывает препровождение времени гардемаринами незадолго до производства в офицеры: «Другая кампания была до Нордкапа и обратно в Кронштадт и считалась за две в 1779 году в январе месяце, отправили нас гардемарин 33 человека в Ревель. При нас были: капитан корпуса Федоров (небольшой был охотник заниматься нами, а любил больше сам повеселиться) и учитель астрономии, который учил нас поутру два да после обеда два часа и то не всякий день, прочее время мы резвились и гуляли, где кто хотел, только бы ночевали дома. Баня была у нас вещь важная и необходимая, каждую субботу мы в нее ходили не столько мыться, как от безделья резвиться, например: несколько человек выбежим из бани, ляжем в снег, и кто долее всех пробудет на снегу, тот выигрывал с каждого по бутылке меду и угощал, кого хотел. Наместо слова честолюбие, употребляли мы термин молодечество. Были у нас еще в употреблении разные пословицы, самые варварская, как-то: «ухо режь, кровь не капнет», «смерть-копейка», к тому же похвала сверстников, когда говорят «Этот хват, славный околотень!» Все это делало нас некоторым образом отчаянными, смелыми и даже дерзкими. Я был крепкого здоровья и часто иногда с горем пополам оставался победителем товарищей и бутылок с медом. Бутылка меду самого лучшего стоила тогда 3 копейки. Лед в гавани был еще крепок, как началось вооружение 5 кораблей и одного фрегата, тогда-то сделалась нам волюшка, только обедали да ночевали дома в корпусе, прочее время, кто на корабле, кто в трактире, кто разгуливает по городу, а те, которые были постарше летами и знали побольше, чем мы маленькие, те безвыходно в вертепах у прелестниц, только у самых дрянных и скверных. Да и то, правда, что молодость не знает пригожества».

Весьма интересны вспоминания декабриста барона Штейнгеля, поступившего в 1792 году. Ротный командир, по его словам, совершенно не занимался своей ротой, фактическое руководство которой всецело было в руках его помощника. Директор корпуса жил безвыездно в Петербурге, и корпусом ведал капитан 1-го ранга Федоров, по словам Штейнгеля, человек грубый и малообразованный, не имевший понятия о правильной методе воспитания. Штейнгель намекает, что Федоров, а за ним ротные командиры, действовали совместно с заведующим хозяйством (по тогдашнему гофмейстером) Жуковым, в целях личной наживы, в результате чего «содержание кадет было самое бедное. Многие были оборваны и босы». Пишет Штейнгель и то, что плохо оплачиваемые учителя были «все кое-какие бедняки и частью пьяницы» и не пользовались никаким уважением со стороны воспитанников.

Программы занятий, по воспоминанию Штенгеля, были бессистемны: по математике заучивали наизусть Евклида. О русской литературе воспитанники не имели никакого понятия. Дисциплина была жестокая: «Капитаны, казалось, хвастали друг перед другом, кто из них бесчеловечней и безжалостней сечет кадет». В дежурной комнате, где секли наказанных, целый день слышались вопли воспитанников. Экзекуции производились следующим образом: два дюжих барабанщика растягивали виноватого на скамейке, держа его за руки и за ноги, двое других с обеих сторон изо всей силы били розгами, так что кровь текла ручьями и тело раздиралось на куски. Давали до 600 ударов и даже более и наказанных относили прямо из дежурной комнаты в лазарет. Другим способом наказания был арест «в пустой», как тогда назывался, карцер. Штейнгель говорит об этой «пустой»: «смрадная, гнусная, возле самого нужного места, где водились ужасные крысы». Во время ареста воспитанникам выдавались лишь хлеб и вода. В классах учителя били учеников линейкой по голове, ставили голыми коленями на горох. Помещения кадет в Кронштадте содержались из рук вон плохо: стекла даже зимой были выбиты во многих окнах, дров на отопление отпускалось недостаточно, и кадеты пополняли запас топлива, воруя дрова из Адмиралтейства, куда они лазили через забор. Штейнгель утверждает, что кадеты презирали и ненавидели своих учителей и временами составляли заговоры для избиения офицера или учителя, особо досадивших им Нравы были чуть не грубее бурсы, описанной Помяловским. В корпусе пили водку, посылая младших кадет в кабак за штофами. Эти спартанские нравы развивали в кадетах необычайную спайку. Принцип «невыдавания» товарищей проводился неуклонно. Начальство, расследуя какую-либо проказу воспитанников, несмотря на самые жестокие истязания заподозренных, не могло добиться никакого другого ответа, кроме «не знаю». Кадеты особенно ценили тех ротных командиров, которые следили за тем, чтобы их прилично кормили. Штейнгель упоминает об инциденте с капитаном Быченским, которому кадеты пожаловались, что за ужином каша была подана с салом, а не с маслом. Тот приказал позвать главного кухмистра Михайлыча и бить его палками тут же перед кадетами, после того, как ему измазали лицо кашей. Гардемарины пользовались, согласно описанию Штенгеля, личными услугами младших, «употребляли (кадет), как сущих своих дворовых людей». Сам Штейнгель, будучи кадетом, подавал гардемаринам умываться, снимал с них сапоги, чистил их платье и даже перестилал постель.

Весьма малоизвестны воспоминания об учебе в Морском корпусе деда Анны Ахматовой Эразма Стогова: «Бунин (дядя Стогова. — В.Ш.) утром привез меня в корпус к Алексею Осипычу Поздееву; он приказал, отвести меня во вторую роту, в первую камору; этой каморой заведовал Поздеев. Кадеты все были в классах. Помню окно около печки, у которого стоял я. Вдруг шум, крик по галерее, вбегают разного возраста дети; кто прыгает на одной ножке, все говорят и, пробегая более 100 человек мимо меня, каждый назвал — «новичок». У меня зарябило в глазах. Окружили меня, всякий хотел знать мою фамилию. Привели кадета под рост мне, который дразнил и толкал меня; мне советовали не спускать; я оттолкнул; тогда заговорили, что мы должны подраться. Для этого отвели нас в умывалку, составили около нас круг. Фамилия кадета была Слизов. Он первый ударил меня, нас — то меня, то его подзадоривали; я ловко схватил его и, недолго боровшись, повалил Слизова, несколько раз ударил и хотел встать, как все заговорили, чтобы я бил до тех пор, пока не скажет «покорен». Я еще несколько раз ударил, Слизов молчит, остальные кричат «Бей!» Если бы после слова «покорен» я ударил бы Слизова, то это было бы бесчестно для меня, — таковы законы кадет. Я вышел победителем: эту драку можно назвать крещением для новичка. Не помню, вспоминал ли я тогда, но теперь уверен, что ловкости в драке я много был обязан мальчишкам в монастырской слободе и дракам в можайской школе. На другой день меня одели во все казенное, дали расписание классов на неделю.