Книга Легионер. Век Траяна - Александр Старшинов

— Что ты думаешь по этому поводу? — спросил Кука, обращаясь к Приску, но при этом зло поглядывая на Скирона. — Я, между прочим, хорошо готовлю, могли сами на мельнице зерна намолоть и…

— Думаю, парень хочет на свободу, заиметь дом в канабе, причем каменный, — усмехнулся Приск.

— Я сыт, и мне на все плевать… — пробормотал Скирон.

— А мне нет! — возмутился Кука и двинулся назад к кухне.

Остальные потянулись за ним.

Гермий тем временем разделывал оленью тушу — кто-то из легионеров, получив пару дней отпускных, недурно поохотился. Легионер, дежуривший в пекарне, теперь отдыхал, вытянувшись под навесом и накрыв голову туникой. Лотки с хлебом он накрыл редким полотном от мух, что налетели роем на мясо.

— В чем дело, ребята? Не понравилась каша? — спросил Гермий, не оборачиваясь и продолжая свежевать тушу.

— Мы решили забрать назад ветчину и масло, — заявил Кука.

— Ничего не выйдет. — Гермий наконец обернулся, вытер перепачканные в крови руки о кожаный фартук. — Масло я влил в общую амфору. Отливать оттуда никак не могу. Ветчину опять же покрошил в кашу. Вы ж сами ее и ели.

От подобной наглости новобранцы смогли только открыть роты.

— А сухари для похода? — спросил Кука.

Отдыхавший под навесом легионер поднялся, снял холстину с одного из лотков.

— Идите сюда, каждому по лепехе. Нарежете на сухари.

— Приходите вечером, — подмигнул Гермий. — Отведаете жаркого. Два асса со всех скопом исключительно только для вас, уж больно вы ребята хорошие. Оленинка чудная! Кстати, это вы нашли тело на дороге в Филиппополь?

— Ну мы, — нехотя подтвердил Кука.

— Дорога эта проклятая, — заявил Гермий. — На ней раза три в месяц кто-нибудь непременно погибает — торговцы, гонцы. Теперь вот солдата убили. Там где-то гнездо оборотней, только Декстр его найти не может. Могу продать хороший оберег от оборотней. Всего денарий. Вам уступлю в долг.

— Нам твои безделушки ни к чему, — отрезал Тиресий.

— Это почему же? — прищурился Гермий.

— Потому как бесполезные.

— Как это ты определил? — хмыкнул раб-кашевар, правда, не слишком уверенно.

— Я это вижу.

* * *

Укомплектованный легион — это шесть с половиной тысяч человек, если считать вспомогательные отряды и кавалерию. Но нынче в Пятом Македонском по всем, даже самым смелым расчетам, не набралось бы даже трех тысяч личного состава. Пополнение в виде восьми заморышей было первым за последний год. Да, военных действий не велось, но солдаты умирали от болезней и старых ран, ветераны выходили в отставку, задерживать их сверх срока легат легиона даже не пытался — бунт вблизи границы вещь очень неприятная.

Была еще одна причина убыли, о которой не любили распространяться ни центурионы, ни трибуны, но которая была всем известна: немало солдат, особенно молодежи, бежало за реку. Таких перебежчиков принимали в Дакии с охотой — особенно ветеранов, кто мог обучать легионному строю или строить баллисты. Так что после очередного зверства Нонния или других его собратьев, что не скупились на розги, с десяток парней исчезало из лагеря и никогда больше не возвращалось.

* * *

Барак пятьдесят девятой центурии поражал удивительной гулкостью и пустотой. Казарма делилась на две неравные половины. Справа от двери располагались помещения центуриона, где он жил вместе с опционом и со своим денщиком, здесь же находилась кладовая, где хранились общая амуниция и архив центурии. Слева располагались десять комнат — по пять с каждой стороны коридора. Одна комната на контуберний.[42]Плюс в каждой комнате имелась своя кладовая. Валенс, указав восьмерке на ближайшую к выходу комнату, приказал жить только здесь, в другие помещения не соваться и ни его самого, ни его опциона излишним ором не беспокоить.

Вид у комнаты был довольно чистый — стены заново оштукатурены и побелены известью. Имелась даже кожаная занавеска, натянутая на деревянную раму. Ее стоило вешать вечером на крюк над окном, чтоб всякая летучая дрянь от реки не летела в комнату. Кожа была плохо выделана, и занавеска гремела, как тимпан. Деревянные кровати были двухъярусные, по обе стороны от широкого прохода. Под маленьким окошком у окна стоял огромный старый сундук. В уголке возле двери имелась ниша для домашнего алтаря. Возле кроватей в стены были вбиты здоровенные бронзовые гвозди — чтобы вешать вещи и оружие. Новобранцы обозревали новое жилище в какой-то растерянности, не понимая еще, что, быть может, вся будущая жизнь пройдет в этих стенах — не считая палаток временных лагерей или не менее временных обиталищ под чужой крышей в чужих городах.

Приск, малость помедлив, развязал тесемки мешка и извлек оттуда бронзовую статуэтку Лара, поставил в нишу.

— Ну вот мы и дома. Что еще надо сказать?

— Да охранит нас Юпитер и гений легиона, — сымпровизировал Кука.

— Гений казармы, — добавил Приск.

Койки быстро разобрали, дележка даже не вызвала спора. Практически каждый выбрал, что хотел. Приску досталась нижняя у окна, над ним сверху расположился Кука.

Квинт принес из мастерской в глиняном черепке немного киновари и принялся тростинкой писать на стене имена товарищей.

Верхняя слева — Скирон и Кука. Нижняя слева — Малыш и Приск. Справа верхняя — Тиресий и Крисп, нижняя — Молчун и Квинт. Краска была сильно разбавлена, чтобы лучше писать, и буквы расплылись, набухли по низу кровавыми каплями и вдруг, прорвавшись, устремились вниз. Квинт принялся стирать потеки, но лишь размазал и перепачкал руки.

— Косорукий! — разозлился Скирон. — Такую стену испортил.

— Придется белить заново, — заметил Малыш.

— Не надо. Пусть так и будет, — сказал Кука. — Так даже интереснее. Эй, Тиресий, что скажешь?

— Дурость ничего не говорит, кроме того, что она дурость, — заявил Тиресий.

— Теперь каждый вояка увидит, что в этой комнате живут придурки-тироны, — веско сказал Молчун.

— Косорукий! — вновь встрял Скирон.

— Надоел! — огрызнулся Квинт.

И неожиданно нарисовал напротив имени Скирона возбужденный фаллос и написал: «Не стесняйся, присаживайся!» Никто не ожидал от пухлолицего, похожего на ребенка Квинта подобной дерзости.

— Ах ты, писака! — взъярился Скирон, отнял у Квинта кисть и накарябал рядом с его именем: «Растяни задницу».

После чего кисть пошла по кругу, каждый писал, кто во что горазд, и вскоре вся стена была покрыта надписями, а новобранцы измазаны красным, будто побывали в жестоком сражении. Крисп вскарабкался на верхнюю койку и, свесившись, написал выше всех: «Славная восьмерка — лысые жопы». Один Приск не поучаствовал в деле. Усевшись на свою койку, он наблюдал за происходящим со снисходительной улыбкой.