Книга Отрубленная голова - Айрис Мердок

— И во всем доме центральное отопление, — сказала Антония.

Я встал из-за письменного стола «Карлтон-хаус» и подошел к камину. Была середина дня, но за окнами уже темнело, и пришлось включить свет. Комнату освещали две лампы, но Антония предложила также зажечь камин, чтобы мне, как она выразилась, было повеселее.

Войдя, они встали рядом и с нежным вниманием поглядели на меня. Обычно женщины смотрят так на маленьких детей. У Роузмери это внимание соединялось с любопытством, а у Антонии — с тревогой. Роузмери в элегантном сером костюме выглядела совсем крошечной рядом с моей женой.

— Антония сейчас рассказывала мне о твоей квартире, — сообщила Роузмери. — Судя по всему, она само совершенство. И оттуда божественный вид на Вестминстерский собор.

— Что же, ты знаешь о ней больше, чем я. Палмер подыскал мне квартиру на Лоундес-сквер.

Кажется, действительно хорошую.

— Но ты не позволил мне рассказать о ней сегодня утром! — воскликнула Антония. — Как он себя ужасно ведет! — обратилась она к Роузмери. — Ты даже не хочешь посмотреть свою новую квартиру, — упрекнула она меня.

— Не особенно.

— Голубчик, перестань дуться, — продолжала Антония. — Тебе все равно вскоре придется решать, как быть с мебелью. Роузмери и я только что вымерили гардины. Те, что у входа и в голубой комнате, как раз подходят. Так что здесь ничего не придется менять.

— Какая удача!

— Ну, ты как хочешь, а вот я хочу поглядеть на твою квартиру, — заявила Роузмери. — Антония дала мне ключ, и я сейчас туда отправлюсь. Ты уверен, что тебе не хочется ее посмотреть, Мартин?

— Уверен.

— Ну что ж, мне пора, — проговорила Роузмери. — Должна признаться, что я еле ноги волоку. Вечером занесу ключ. Пока, Мартин, дорогой, пока, Антония. — Она похлопала меня по плечу, а потом привстала на цыпочки и чмокнула Антонию в щеку. Они казались теперь неразлучными.

Антония проводила ее до двери и окинула пристальным взглядом. Я услыхал, как она сказала:

— И дай мне знать, что ты думаешь о ламбрекенах.

Дверь закрылась.

Я стоял у камина и смотрел на огонь, пытаясь вычистить случайно найденную старую трубку — время от времени я покуривал трубку. До меня донеслись шаги Антонии, она вернулась в комнату. Антония подошла к камину и остановилась напротив меня. Я смотрел на нее, а она на меня, теперь уже пристально, без улыбки. Я впервые оказался с ней наедине после того, как вернулся в Лондон вместе с Роузмери. Благодаря какой-то тайной алхимии, связанной со сложившейся ситуацией, мы с Антонией стали новыми, непохожими на прежних людьми. Теперь мы воспринимали друг друга настороженно, и за этой настороженностью, во всяком случае у меня, таился жалкий страх и недоумение перед этими переменами. Внезапно мне стало тошно до боли, и я почувствовал, что не выдержу никаких объяснений. Я отодвинулся назад, чтобы дочистить трубку.

— Ну что ж, одного человека тебе удалось осчастливить. Роузмери обожает семейные катастрофы, — начал я.

— Мартин, дорогой, — проговорила Антония. Она произнесла мое имя неторопливо, врастяжку, с нежным и настойчивым упреком.

Антония стояла передо мной, чуть выпятив живот и выдвинув бедро, ее тело изогнулось в столь привычной и близкой мне позе. Белоснежная шелковая блузка с большим вырезом обнажала ее длинную шею. Волосы были собраны в золотистый пучок, почти такой же крупный, как ее голова. Я опять посмотрел на нее и в первый раз со времени нашего разрыва увидел в ней постороннего человека, не являющегося отныне частью меня самого.

— Ты доволен, что с квартирой улажено?

— Да, очень.

— Не сердись на меня, — сказала Антония. — Мне это очень больно.

— Я на тебя не сержусь.

— Андерсон приложил массу усилий, чтобы отыскать квартиру.

— Очень мило с его стороны, особенно когда ему нужно думать о множестве других дел.

— Да о чем же ему еще думать, о чем нам обоим еще думать, как не о тебе? Мы ни о чем другом и не думаем! — заявила Антония.

— Очень мило с вашей стороны, — отозвался я и начал набивать трубку.

— Ну пожалуйста, дорогой, — умоляюще произнесла Антония, — не надо.

— Господи, что «не надо»?

— Быть таким холодным и насмешливым. И прошу тебя, веди себя с Андерсоном полюбезнее. Его ужасно удручает твое отношение, и он просто из кожи лезет, чтобы тебе угодить. Ты можешь обидеть его одним невзначай брошенным словом.

— Я вовсе не холоден и не насмешлив. Я действительно благодарен Палмеру. Но не желаю, чтобы кто-нибудь разрабатывал планы моего будущего благополучия. Я и сам прекрасно могу о себе позаботиться.

Я зажег трубку. Вкус у нее был омерзительный.

— Но мы хотим о тебе заботиться! — воскликнула Антония.

Я ничего не ответил, она вздохнула и повернулась, чтобы задернуть занавеси на потемневших окнах. Густой желтый туман целые сутки окутывал Лондон, превращая день в ночь. Он проникал в дом, и даже бывшая комната Антонии теперь пахла не розами, а его горьковатым запахом. За городом снег лежал великолепными сугробами, но в Лондоне его почти не было видно. Тающие снежные пятна остались только на крышах и малолюдных улицах. Да еще сверху свисали похожие на копья сосульки.

Я сел на диван и принялся выбивать трубку о край камина. Антония подошла ко мне.

— Тут будут грязные пятна.

— Теперь это не имеет значения.

— Имеет, Мартин. Любая мельчайшая деталь что-нибудь да значит.

В закрытой комнате сделалось уютнее, и Антония тоже почувствовала себя увереннее. Она нагнулась и отобрала у меня трубку. Затем села рядом и попыталась взять меня за руку. Я отдернул ее. Это напоминало странную сцену ухаживания.

— Нет, Антония, — проговорил я.

— Да, Мартин, — возразила она и опять положила ладонь на рукав моего пиджака. Меня бросило в дрожь.

— Может быть, хватит? — заметил я. — Зачем ты это делаешь?

— Это важно, Мартин, — стала убеждать меня Антония. — Не ускользай от меня. Мы должны прикасаться друг к другу, как прежде.

— Это совет твоего психоаналитика?

— Умоляю тебя, — протянула Антония, — я знаю, как тебе больно, больнее, чем ты готов показать. Но не надо говорить такие обидные вещи.

— А я-то полагал, что вел себя довольно мягко, — отозвался я. — Но кажется, надо мерить себя высшими мерками. Ну что ж, постараюсь впредь держаться на высоте! — Я позволил взять себя за руку. Разрешил Антонии усмирить себя, как усмиряют животных.

— Да, да, — подхватила она, — ты будешь держаться как надо.

Облегченно и с благодарностью рассмеявшись, она опустилась передо мной на колени, поцеловала мою руку и прижала ее к груди. А потом решительно поглядела на меня.