Книга Ведьмы цвета мака - Екатерина Двигубская

— Нет.

— Я так давно ни с кем не говорил.

— Мне очень интересно.

— Да?

— Да.

— О чём я?

— Вы рассказывали про вашу маму.

— Ах да. Вы ничего не заметили?

— Что?

— Так, показалось. Ладно… Мама — профессор философии… А, вспомнил, что хотел сказать. Удивительно, но вы не чувствуете, что история повторяется. Она прямо-таки упрямо не желает сворачивать с проторённых путей! Мне тошно от фортепьянных вечеров, на которые приглашают мою сестру. Она должна развлекать публику виртуозными пассажами, публику, приходящую в куда более искреннее волнение от мясных кулебяк и блюд с рыбной закуской, сервируемых в соседнем зале.

Вадик обернулся на Наташу, девушка сидела на краешке стула, на её щеке трепетала синяя бабочка. Вадик махнул рукой.

— Комар.

— Они меня не кусают. Расскажите ещё.

— О чём?

— О Питере.

— …Питер — мокрый город, город покорённой воды, она манит своим дыханием, пугает, вдувает за шиворот простуду. Не люблю воду и сквозняки… Фу-ты, о чём это я? Опять забыл. Новое высшее общество тщательно украшает свои суетливые лица злых, повзрослевших детей вымученным восхищением! Это же феномен, что происходит в нашей стране! Ах, если бы вы только могли видеть то тщательно скрываемое чувство облегчения, когда руки сестры опускаются на колени, а двери в соседний холл открываются!

— Но в Москве та же глупость! — Наташа смотрела перед собой, и ей казалось, что каждое его слово превращалось в синюю каплю и падало на дно души, и расходилось кругами.

— Конечно, глупость вообще всегда одна и та же, но тут масштаб настоящий, народу больше! Это не город, а кипящий котёл, в котором никому ни до кого нет дела! Я прожил два месяца в этой дыре и ни разу ни с кем не поговорил!

— А с нами?

— Это не разговор, а бульканье в мыльном будузане. Подождите, вы меня не сбивайте. На чём я остановился?

— На кипящем котле. — Наташа улыбнулась.

— У вас хорошая память.

— Спасибо.

— Тут полно бесстыдства и пошлости, но открытой, убеждённой в своей правоте! Тут нет холодной чопорности и лицемерия Петербурга! Я хочу оказаться в безвыходном, конечном положении, из которого нет возврата в старую жизнь, — он стукнул по томику Манна, — переезд в Москву означает для меня смерть, после которой настанет новая эра моей жизни, другое рождение! Пока я не могу найти перспективную работу, но жизнь сама заботится о человеческих судьбах, только дерзай смелее и держи крепче выпавший шанс!

Примерно в это же время Марина вошла в просторный кабинет, сплошь засиженный яркими полотнами, которые поражали количеством красок, выдавленных на холст, — сразу было видно, что человек, рисующий эти картины, не нуждается в средствах. Перед ней сидел рыжий мужчина семидесяти лет, изуродовавший своими пёстрыми, вылезающими из рам детищами все престижные здания новой Москвы, к тому же он открыл три музея имени себя. Марат Георгиевич носил на голове маленькую шапку, а каждый толстый палец был подпоясан перстнем.

Он широко улыбнулся и поднялся с трона, сделанного из хрусталя. Марина тоже улыбнулась, но чуть вздрогнула.

— Как я рад тебя видеть, дорогая моя! — вскрикнул он и развёл свои короткие лапы крота. От него сильно пахло мятой и цитрусовым одеколоном.

— Я вас тоже!

Марат Георгиевич расцеловал её обе щёки.

— Тебя надо писать! — заявил он.

— Я для вас не слишком важная птица. Так что нечего и стараться!

— Для души.

Марина резко повернулась к стене.

— Новая? — указала она на картину с толстым быком, который не слишком спешил наброситься на тореадора, тоже очень толстого. Казалось, им обоим совсем не хотелось идти в бой, а мечталось о завтраке, плотном завтраке, переходящем в обед, а потом и в ужин с музыкой, вином, вливающим в желудок сытость и прикрывающим глаза. Бык стоял на месте, низко склонив голову, будто в поисках травы, тореадор тоже стоял, и его красная тряпка безвольно висела в руке. Лучше бы усадил их за стол, получилось бы современно, с жирными эклектичными тонами и борьбой за куриную ногу.

— О да! Я недавно был в Испании. В Андалузии. Что за город! Хочешь, подарю?

— Ну что вы! Не люблю испанцев. Когда с ними общаешься, кажется, что тебе под ногти загоняют иголки. Кровожадный народ. — И Марина опять отвернулась к картине. Марат Георгиевич подошёл к ней так близко, что его толстый живот упёрся ей в спину, художник развернул её и проникновенно посмотрел в глаза, оттопырив нижнюю губу, произнёс:

— Я тебе всё подарю. Хочешь квартиру?

— У меня есть.

— «Мерседес»?

— Спасибо, я боюсь водить.

— Хочешь мои полотна?

— Я не могу претендовать на национальное достояние.

— Ты мне очень нравишься, очень. Ты необыкновенная! Твои нежненькие волосики, твой аленький ротик, твой голубенький глазок, я не могу жить без тебя!

До этого они не виделись два с лишним месяца, и Марат Георгиевич только прибавил в весе.

— Помогите мне!

— О да! — сказал он и укрылся за хрустальным столом, уселся в хрустальное кресло и сам стал хрустальным и звенящим на сквозняке.

— Мне нужно сто тысяч долларов на расширение производства.

Художник звякнул глубоким вздохом, застыл, а потом начал быстро перебирать бумаги, словно зарываясь в них с головой.

Марина стояла и не знала, что делать, но вдруг её колени задрожали и пошли камнем вниз, коснулись пола, женщина протянула вперёд руки.

Художник не поднимал головы.

Марина продолжала стоять на коленях, напоминая себе блудного сына, он продолжал смотреть в бумаги и звенеть. Постучали, Марат Георгиевич, вернувшись в плоть и кровь, ринулся к женщине, подняв её на ноги, нарушил всё живописное очарование этой сцены, вторгшись в неё поцелуем, который прилип старческим запахом к Марининой шее.

Секретарь осведомилась, приносить ли шампанское сейчас или чуть позже.

— Дура! Дура! — рассердился Марат Георгиевич и затопал ногами, замахал руками, а потом, откинувшись назад всем своим куцым корпусом, обернулся к Марине: — Я дам тебе деньги, но ты будешь моей!

Марина попыталась раскроить своё лицо в благодарную мину, но в эту минуту подали шампанское и фрукты, и Марат Георгиевич решительно обнял её за талию. Его бледные, слегка смазанные гигиенической помадой губы попытались опять повиснуть на ней. А ещё через десять минут Марина сидела в дежурной машине Марат Георгиевича, к которому приехала зарубежная делегация, и он должен был везти её на Поклонную гору.

Марина доехала до пиццерии, неподалёку от которой находился магазин «Интим». Ей давно хотелось зайти в него, но всё как-то не решалась. Переступив порог узкого, как гроб, помещения, она поразилась необыкновенному разнообразию резиновых гениталий обоих полов — всех цветов, конфигураций и размеров. Полная женщина пятидесяти лет с румяным лицом пристраивала на полку разверзшуюся пластмассовую вагину, а члены, казалось, как сталактиты, свисают с потолка.