Книга Черное солнце - Ирина Арбенина

— Неужели?

— Да. Это все магические заклятия, и они действуют.

— И вы их можете прочесть?

— Я не могу.

— А кто-нибудь другой может?

— Да, в общем, пока никто. Ученые работают…

Но пока…, забыто все… Однако поколение за поколением, заметьте, сохраняет эти рисунки. Вышивают полотенца, фартуки, повязки головные и рубашки. Используют каждый рисунок, заметьте, именно в определенной ситуации. Строго по назначению.

Ни на йоту не отступая от канона, когда вышивают, Никаких фантазий. Потому что это не рисунок, а слова магические. Вот Елизавета Пафнутьевна фартуком своим помахала у вас перед носом. А он как раз таким рисунком магическим по краю расшит.

Стало быть, она хоть на глаз определила, сразу как мы вошли, что вы не… — Воробьев запнулся.

— Ну, понятно! Определила, что я не упырь, не русалка, на помеле по ночам не скачу.

— Да. А все-таки подстраховаться не помешает.

И она подстраховалась, фартучком помахала. Защита как-никак!

— А еще проверки будут? — осторожно поинтересовалась Аня.

Воробьев неопределенно пожал плечами.

И Светлова поняла: будут!

Ох, непростая деревня эта Ковда!

* * *

Оставив сумку с вещами в светлой комнатке, куда ее проводила Елизавета Пафнутьевна, Светлова решительно направилась к выходу.

— Пойду прогуляюсь, — объяснила она.

— Ай, не ходи, посиди! — неожиданно посоветовала хозяйка.

— Почему это?

— Я вот освобожусь от дел, прогуляемся. Сиди пока, где сидишь, не рыпайся! — приказала ей Елизавета.

— Но…

— Посиди, посиди! — повторила она. — Неча шастать одной. До поры до времени.

«Фу, какая грубиянка!»

В ожидании, пока Елизавета освободится, Аня сидела на серой, вымытой дождями и высушенной солнцем скамейке под окном. Солнце догорало за озером.

Даже его совсем уже косые, последние лучи жгли слишком горячо. Можно сказать, довольно зло припекали лицо и слепили глаза.

«Какое все-таки оно странное, это лето, — между тем думала Анна. — Ведь уже почти скоро ночь. И солнце, того и гляди, сейчас в воде потонет, а какое еще жгучее. Тяжелое лето!»

Наконец последний краешек сверкающей горбушки потонул в воде…

И сразу розовое и сиреневое заполонило небо, смешало его с водой озера. Лес на другом берегу озера как-то угрожающе потемнел. Резко и четко прорисовались верхушки черных вековых елей…

Вспомнилось, ель — тяжелое дерево… Говорят, энергию вытягивает. А здесь все сплошь, наверное, вот такие тяжкие темные еловые леса.

Удивительное смешение красок и прозрачности в природе…

Светлова сидела, смотрела, вздыхала.

Было очень красиво и очень скучно.

«А пойду-ка я все-таки пошастаю, — подумала Анна про себя уже словами своей хозяйки. — Что я ей, грубиянке этой, клятву давала сидеть тут как привязанная? Время-то идет…»

Тем более что народ, это было видно, потянулся куда-то принаряженный. Тянулся от околицы деревни Ковда в сторону леса.

И Аня, как и полагается интеллигенции, потянулась за народом.

Надо было хотя бы поглядеть на всех этих Николаевых, чтобы понять, какой именно Николаев ей нужен.

Тропинка, по которой тянулись принаряженные жители Ковды, уводила в лес, и скоро Аня оказалась на большой поляне, заполненной ими до отказа.

Люди на лесной поляне, взявшись за руки, двигались в хороводе, по кругу, распевая что-то вроде песни, но на песню не похожее:

Рябина, рябина,

Рябина кудрявая, еще кучерявая!

И на этой рябине четыре цветка, четыре лазоревые:

Как первый цветик-то — Иван Егорьевич,

Как второй цветик-то — Иван Петрович,

Третий цветик — Николай Егорыч,

Четвертый цветик-то — Николай Петрович!

Когда они называли имя, названный, пропетый кланялся в пояс.

И Аня как следует рассмотрела и Ивана Егорьевича, и Ивана Петровича, и Николая Егорыча тоже.

Беда была в том, что все они были молодыми.

Очень молодыми парнями. И непонятно, что могло связывать безусого, только-только подросшего на здешнем парном молоке паренька, совсем еще мальчика, с далеким Линибургом и безвременно усопшим Геннадием Олеговичем Гецем.

Как кто-то из этих Николаевых мог попасть в его список?

Что бы ни имел в виду Гец, внося в свои бумаги эту фамилию — «Николаев, деревня Ковда», — все-таки, наверное, он имел в виду человека, за плечами которого стояла какая-никакая биография. Так, чтобы хоть количество прожитых лет могло позволить данному Николаеву иметь отношение к какой бы то ни было тайне.

А эти мальчики, эти «цветики», так солидно поименованные — Иван Егорьевич, Иван Петрович, Николай Егорыч, при ближайшем рассмотрении оказались абсолютными юнцами. И едва ли когда-нибудь вообще покидали свою Ковду. Они, конечно же, просто не успели еще этого сделать.

Интересно, а еще «цветики» будут?

«Хорошо, что я все-таки решилась на эту прогулку», — подумала Светлова. Явившаяся ее очам народная фольклорная хороводная традиция была неплохой возможностью увидеть всех Николаевых или, во всяком случае, изрядное их количество сразу.

* * *

Аня побрела обратно в деревню по тихой пустынной лесной тропе. И вдруг услышала за спиной шаги. Светлову догнала высокая, статная, как говорят в таких случаях, ядреная девушка. На ее голове в довольно жидкую косу была вплетена некая тесемочка — ленточка. Разумеется, тоже вышитая!

— Из города? — поинтересовалась девушка.

— Из города. — Аня кивнула. — Какие у вас обычаи интересные.

— Интересные, — согласилась девушка.

— Вас как зовут?

— Да зовите меня Тимофеевна.

— Понятно. А я Аня. А это, что же, у вас тоже особый орнамент? — Аня кивнула на ее красивую ленту в голове.

— Это косицей называется. Лента такая вышитая… Ее каждой девушке порядочной иметь полагается. Мне вот от маменьки досталась. Она еще, когда в девушках была, тоже ее себе в косу вплетала.

Разговаривая и идя рядом с Аней, ядреная девка Тимофеевна медленно выплетала из косы вышитую бисером ленту, а потом вдруг, взмахнув сим предметом, как удавку, накинула косицу Светловой на шею.

Та едва успела подставить руки.